«Как они умудрились построить это?!» — Глеб был изумлен до предела. Чтобы притащить сюда и сложить все эти каменные глыбы в виде домика, да еще и накрыть его такой тяжеленной «крышей», даже современной технике пришлось бы несладко. А ведь лес не стройплощадка. Сюда совсем не просто мощный кран доставить, пусть даже он будет на гусеничном ходу; а колесный тягач и вовсе в болоте утонет.

И потом — откуда здесь красный гранит? Прежде чем приступать к поискам археологических ценностей, Тихомиров-младший всегда смотрел геологию местности. А в этих краях ничего подобного на выходы гранитных пород не наблюдалось. Ну разве что известняк и остатки ледниковой морены.

Все жители Жмани были одеты, примерно как Антип. Опытный глаз Глеба сразу определил, что крой их одежды относится к концу восемнадцатого началу девятнадцатого века. Это был чисто русский стиль: у женщин льняные рубахи, расшитые красными нитками, и разноцветные распашные сарафаны на металлических пуговицах, у мужчин праздничные кафтаны разного кроя, подпоясанные или кушаком, или ремнем с медной бляшкой, вороты рубах застегнуты на пряжки, а сапоги большей частью такие же, как у Антипа.

И у всех на груди висели кресты-анки. Они отличались лишь материалом, из которого были изготовлены: кто носил серебряный крест, кто бронзовый, у некоторых женщин были даже золотые, но Глеб заметил, что старейшины (среди них был и Антип) носили кресты (или пластины с изображением анка) из какого-то голубоватого металла, похожего на дамасскую сталь.

Неожиданно Глеб вздрогнул, увидев, какими глазами посмотрел на него один из старейшин. Взгляд старейшины был до такой степени наполнен жгучей ненавистью, что Глеб даже начал задыхаться, будто его сглазили. Это был Виктор.

Только на нем одном одежда была иноземного покроя. Она тоже относилась к моде восемнадцатого века и поражала богатой отделкой. Создавалось впечатление, что Виктор распотрошил запасники какого-нибудь французского музея, где хранились вещи богатых нобилей. На поясе у него болтался венецианский кинжал в дорогих ножнах, а такая же, как у Антипа, металлическая пластина с изображением анка, была вмонтирована в золотую рамку, украшенную мелкими бриллиантами.

«Все смешалось в доме Облонских… — с отчаянием подумал Глеб. — Какой я идиот, что приехал в этот сумасшедший дом! Мало того, что здесь, похоже, все поголовно чокнутые сектанты, так они еще и ряженые. Оживший «покойник» Антип, голая амазонка на белой лошади (а может, это единорог? только со съемным рогом, который наездница куда-то прячет), волк-следопыт почти с человечьими глазами и, наконец, убийца и коварный интриган Виктор, который чешет по-французски, как вор-рецидивист по фене. И потом, какое отношение имеют восемнадцатый-девятнадцатый века к язычеству?! Капище и крест — что может быть нелепей и противоестественней? Ох, чует мое бедное сердце, добром тут дело не кончится… Надо завязывать с идеей раскопок и майнать отсюда, как можно быстрее, пока поезда ходят. Завтра же! Да — так, и не иначе!»

Тем временем толпа встала перед входом в языческий храм и застыла в напряженном ожидании. Тишина кругом стояла неестественная; только один сверчок как-то не очень уверенно пытался настроить свою отсыревшую скрипку, но у него это не очень получалось, и он в конце концов тоже умолк.

Картина, на взгляд Глеба, была совершенно фантасмагорической: кругом чернильная темень, факелы время от времени выхватывает из темноты древесные стволы, окрашенные пламенем в багровый цвет, камни кромлеха отбрасывают на поляну уродливые колеблющиеся тени, в которых прячутся человеческие фигуры, и на этом мрачном фоне светлыми пятнами вырисовываются овалы, лишь отдаленно похожие на человеческие лица — их искажает игра светлых и темных фантомов, рожденных огнем и воображением.

Но вот дверь храма-святилища отворилась и над толпой раздался дружный вздох… облегчения? Нет, скорее предвкушения. На поляне вдруг стало светло, почти как днем. Это зажглись большие керамические светильники в виде плоских чаш, которые окружали каменный храм. Они запылали сами по себе; по крайней мере, Глеб не заметил, чтобы их кто-то их поджигал.

А затем в дверном проеме появилось сверкающее и переливающееся всеми цветами радуги видение. Снова раздался вздох — протяжный и на этот раз радостный. Напряженные и даже мрачные лица людей стали в одночасье счастливым и одухотворенными.

Глеб присмотрелся — и от неожиданности икнул; но тут же прикрыл рот ладонью. На пороге святилища стояла дочь Антипа — та самая амазонка, что так запала в душу Жуку! (Впрочем, и ему тоже…)

Она была одета в белоснежное платье из атласа с кружевной отделкой и буквально осыпана бриллиантами — колье, серьги, перстни, заколка в черных, гладко зачесанных волосах… Даже пряжки на белых туфельках были украшены драгоценными камнями. А большой анк из стали (дамасской?..), заменявший в колье центральную подвеску, был сплошь усеян бриллиантовой пылью.

Немного постояв, явив, так сказать, свой пресветлый лик народу, девушка сделала руками приглашающий жест, и старейшины во главе с Антипом неспешным шагом двинулись по аллее к святилищу. Вскоре их поглотил черный зев каменного куба.

Внутри святилища старейшины пробыли недолго. Они возвратились, держа в руках небольшой металлический ларец. Его нес Антип и бородатый старец, которому, по мнению Глеба, давно минуло сто лет в обед. Но держался он прямо и шагал довольно бодро.

Водрузив ларец на черный камень с плоской вершиной, старейшины присоединились к общей массе людей, которые стояли тихо, даже не шевелясь, как заколдованные. И тогда снова появилась белая фея. Легкой танцующей походкой она подошла к кубу, протянула свои изящные руки вперед — так, что ее ладони оказались над ларцом, — и начала напевать какой-то странный мотив на неизвестном языке.

«Какие-то заклинания», — решил Глеб, напряженный, как сильно натянутая гитарная струна. Действо, которое разворачивалось на его глазах, попахивало стариной, мистикой и вообще черт те чем. И это в двадцать первом веке!

«Бред… Ей богу бред, — думал он, пытаясь справиться с мятущимися мыслями. — Попал… как кур в ощип. Интересно, что будет дальше? Не нравятся мне эти кострища… и дрова там наготове. Весьма символично… Как это в песне поется: «Но почему аборигены съели Кука?..» Что если у этих сектантов — или кто они там — практикуются человеческие жертвоприношения? Как раз по одному жертвенному агнцу на каждый костер; справа меня на вертел посадят — как ближайшего родственника бабы Глаши, а слева — Жука. Блин!»

Неожиданно ларец начал изнутри светлеть, словно он был не металлический, а изготовлен из промасленной бумаги — как китайский фонарик. Только свет этот был не желтоватый, как обычно, а голубой. Он все усиливался и усиливался, и вскоре ларец засиял словно люминесцентная лампа.

Но и это еще было не все. В какой-то момент послышался сильный хлопок и — Глеб не поверил своим глазам — цветущий куст, посреди которого торчал черный камень, загорелся! Пламя взметнулось ввысь, раздался единодушный радостный вопль толпы, все, кроме белоснежной феи и старейшин, упали на колени и начали молиться.