Ибо у меня ее больше нет.

А как же Мершан – его следы ведут прямо к подножию «золотого жандарма», но затем, похоже, сворачивают налево… Почему?

Почему они не ведут к вершине?

Отсюда ничего не видно.

Фон Бах хочет позвать, но у него не хватает сил.

Надо будет извлечь уроки из нашей экспедиции: высота медленно подтачивает силы, ослабляет тело и пожирает разум – и действует незаметно. Это не так, как на воздушном шаре, где поднимаешься так же быстро, как спускаешься. В горах ты чувствуешь себя хорошо до тех пор, пока не станет плохо. А потом, когда станет плохо, уже слишком поздно.

Надо записать это, чтобы те, кто пойдет за нами, не совершили той же ошибки: на большой высоте следует оставаться как можно меньше, продвигаться вперед – быстрыми рывками и время от времени нужно спускаться вниз, чтобы восстановить силы.

Это – парадокс из тех, что так любил Мершан. Чтобы получить шанс покорить высочайшие вершины миры, избегайте долго оставаться на высоте.

Это будет забавно.

Я всегда чувствовал, что высоте есть что мне сказать. Альпинизм неизменно был для меня откровением, отложенным на потом. Теперь я наконец понял смысл этого откровения. Он в том, что смысла нет. Мир всегда был немым, вот почему я так старался расслышать его голос. Единственное послание, данное нам от Бога, в том, что Он навсегда останется невидимым.

Бог существует; Бог – это тишина.

С трудом он переводит взгляд на Сильверхорн.

Лик, привидевшийся ему там, далеко внизу, исчез; теперь он не видит ничего, кроме гряды шипастых сераков и полос сланца, заметаемых снегом. Снег и лед – картина чуждого мира, в котором нет места человеку.

Говорят, что умирающие от холода и усталости просто засыпают счастливым сном, перебирая свои лучшие воспоминания, что смерть, в сущности, их не касается; она всегда где-то вовне и просто витает над ними – вечно непостижимая, как Господь, на которого я уповаю.

И разумеется, лед хранит их тела нетронутыми разложением, потом их находят невредимыми – сотни и тысячи лет спустя.

Собственно говоря, из гренландских ледников или антарктического ледяного щита вышло бы гигантское природное кладбище, где можно было бы хранить мумии всего человечества.

И фон Бах начинает тихонько напевать себе колыбельную:

«Warte nur, balde

Ruhest du auch»,[112]—

продекламировал Клаус сегодня вечером. «На горных вершинах царит покой, и скоро ты тоже узнаешь покой». А знаете ли вы, Даштейн, какая величественная гора вдохновила Гёте на эти бессмертные строки? Горушка Гихельхан в лесах Тюрингии. Менее тысячи метров высоты!

– Он просто хотел сказать, что для того, чтобы обрести мир и покой, незачем подниматься на Сертог, – заметил я.

Фон Бах не спустился. Мы хотели спасти одного человека, а потеряли двоих. И однако, если бы фон Бах не вызвался первым, я тоже отправился бы на помощь Мершану. И героизм тут ни при чем, само это понятие, одно это слово уже внушает мне ужас; просто таковы обычный риск и правила игры, принятые нами задолго до того, как мы пришли на эту гору.

Клаус продолжает разговор, пока не наступает ночь. Думаю, он говорит больше для себя, чем для меня.

– Известно, что многие горы, считавшиеся в прошлом неприступными, были покорены всего лишь несколько лет спустя. Так случилось с Мэж, одной из самых гордых и, несомненно, труднейших альпийских вершин: едва Дюамель объявил ее «совершенно неприступной», как Буало и Гаспар добрались до ее вершины… Но на высоте двадцати тысяч футов мы сталкиваемся со слишком большим количеством препятствий. Мы должны были действовать как можно более осторожно – мы собрали, скажу без хвастовства, лучших альпинистов нашего времени, и проводников, и любителей, – и посмотрите на результат: пропали уже двое, а ведь они – цвет альпинизма. Нужно признать очевидное: на этих вершинах не царит мир и покой. Гималайские горы человеку не по силам. У ваших соотечественников не будет никаких шансов на Эвересте. Но не у вас, дорогой мой Даштейн, – добавил он, обращаясь ко мне. – Спустить всех нас вниз – мой долг, чего бы это ни стоило. Конечно, если это возможно. А наши бедные друзья – будем надеяться, что они обрели покой на этих вершинах.

Лучше не скажешь, поэтому я ничего не ответил.

Перед сном я выглянул за полог палатки и увидел беззвездное черное небо, будто мы очутились на самом краю бесконечной космической пустоты; но – с той же легкостью – можно вообразить себя запертыми на дне темного склепа.

Разбудил меня едва слышный приглушенный шорох – на стенки палатки падал снег. Я осторожно – чтобы Клаус не проснулся – стряхнул его.

На следующий день снег сыпал с утра до вечера. Странная здесь атмосфера – совсем нет ветра. Мы сидим в наших палатках как в тюрьме. В одной теснятся Итаз, Абпланалп и Им Хоф, а мы, их «клиенты», – в другой. Странные «клиенты»…

В альпийских приютах проводники всегда «уступают дорогу», их «господа» – на первом месте. Если один турист попросит у другого его проводника, чтобы тот взял на себя часть груза, и другой турист согласен, проводник вынужден подчиниться. Лишь бы общий вес груза не превышал установленный: в Швейцарии это обычно 15 килограммов.

Однажды, когда мы с Кроуфордом спускались с Монблана, один француз захотел забрать его у меня после того, как был обманут своим проводником. В компаниях Шамони это в порядке вещей.

В Шамони редко встретишь туристов без проводника. А бородку, как у меня, чаще всего носят проводники: это – их участь.

Короче говоря, так как «господа» имеют преимущество перед проводниками, наша палатка – попросторнее и немного удобнее. Зато в наши обязанности входит приготовление пищи; обычно – это задача проводников.

Есть еще одна причина, по которой мы пользуемся нашей привилегией: мы должны – после пропажи Мершана этим чаще всего занимается Клаус – вести журнал экспедиции, куда заносятся все важные события.

Сегодня, например, Клаус написал следующее: «Снег идет весь день. Мы блокированы в наших палатках. Никаких известий ни о фон Бахе, ни тем более о Мершане. Начинаем слабеть».

Замечания Клауса – что устные, что письменные – всегда так точны и рациональны, что это почти пугает.

Если подумать, меня удивляет, что Клаус написал эту последнюю фразу: «Начинаем слабеть». Она выдает его личные чувства. Это не в его привычках; вероятно, это и есть признак слабости.

Ветер разбушевался; время от времени приходится выбираться наружу и укреплять палатку. В любом случае необходимо выходить каждые два часа и стряхивать снег, который собирается позади палатки, так что там намело уже целый сугроб, и он мало-помалу сталкивает нас в пропасть.