При слове «Москва» девушки оживляются, на их щеках откуда ни возьмись вновь появляется румянец. Глаза искрятся. Но вторая подруга предпочитает уточнить, чтобы уж наверняка:

— А как ваша гостиница называется, мальчики?

— Ну, этот, — я делаю вид полного идиота, роюсь по карманам и достаю магнитный ключ номера, — как его? Вот тут написано — «Невский Палас». Это на Невском где-то?

— На Невском, на Невском, — дружно тараторят они, чувствуя, что караси (мы то есть) те самые. — Ну, мальчики, мы, конечно, не гиды-экскурсоводы, но так и быть, — начинает самая бойкая из них, — проводим. Не дадим пропасть столице, правда, Олька?

— Угу, — кивает Олька. — А у вас, мальчики, в гостинице что-то бодрящее имеется?

— Кофе есть, — не в кассу шутит мой товарищ.

— Кофе? — переспрашивает она, прищуриваясь.

— Колумбийский, растворимый. Не волнуйтесь, девушки, — выправляю я ситуацию, — я насыплю так, что не уснете.

— Ха-ха-ха-ха! — заливисто хохочут они, вызывая у меня приятную волну похоти в области живота. — Ну едем тогда уже. Вот тут только надо за шампанское рассчитаться.

— Нет проблем, девчонки. — Вадим ловко достает из кошелька кредитку. — Идите пока к выходу с гражданином, а я решу!… — В этот момент он похож на иллюзиониста Кио, только вот глаза у него подозрительно блестят, и, сдается мне, это единственный фокус, доступный ему.

На улице мы останавливаем такси, которое повезет нас в гостиницу. Вадим садится между девушками, обнимает их за плечи и говорит что-то про арабских шейхов, гаремы и прочую атрибутику нефтяного Востока. Я думаю о том, что мы, безусловно, никакие не шейхи, а халифы на час. Ну, или на три, это в зависимости от того, как долго продержит. И девушки это также понимают и стараются максимально соответствовать образу Шахерезады на ночь. Смеются нашим шуткам, позволяют Вадиму тискать их обеих, лезут ему под футболку, целуют его, в общем, стараются выглядеть не хуже иных порнозвезд.

Мы подъезжаем к «Невскому Паласу», выходим из такси и останавливаемся перед входом в гостиницу. На тротуаре стоит маленький рекламный щит с фотографией четы молодоженов: он — в смокинге, она — в умопомрачительном белом платье. Вадим берет под руку одну из девушек, Татьяну, и встает с ней спиной к щиту.

— Мы похожи на молодоженов? А? Нет, скажите? По-моему, вылитые. Как там это говорится: «Till death do us Apart», — говорит Вадим торжественным голосом.

Хотя правильнее было бы сказать: «Till morning do us Apart…» Но к чему здесь цинизм, когда впереди маячит романтика случайных связей?

В гостинице Вадим широким жестом приглашает всех в свой номер. Поднявшись, мы попадаем в двухкомнатные апартаменты, говорящие о том, что продажи у табачных магнатов в России умопомрачительные. Если директора компании по маркетингу останавливаются в таких номерах, что же делают их боссы? Не иначе как покупают весь город на время своей командировки.

Вадим приносит шампанское, разливает его всем присутствующим, я высыпаю на журнальный столик остатки порошка, кидаю сверху свернутую купюру и карточку, девушки жеманно нюхают, и Татьяна шепчет:

— Класс. Московский?

— Ага.

— Да, сразу чувствуется, не то что наш аспирин.

— Ну, в смысле, у Московского вокзала брали, — смеюсь я.

— Да какая разница, девушки, — встревает Вадим, — московский, ленинградский?… Главное, чтобы компания была хорошая, правда?

Все дружно смеются, чокаются бокалами, и наступает тот момент, когда прелюдию перед надвигающимся свальным грехом нужно заполнить. Всем совершенно понятен дальнейший сценарий, но, в самом деле, не можем же мы раздеться и прямо с порога броситься на кровать? Мы же интеллигентные люди, находящиеся на гастролях в культурной столице. И вот поэтому ближайшие двадцать минут мы будем заполнять вакуум своими банальностями.

— Вадик, какие у тебя интересные мокасины, — начинает кокетничать Лена.

— О да, я за них весь год умирал на стройках капитализма, — рисуется Вадим.

— Ага, точнее, сотни работников потогонных предприятий умирали целый год за зарплату в восемнадцать долларов, чтобы ты мог здесь собирать комплименты авоськами, — замечаю я.

— Каких предприятий? — переспрашивает Татьяна.

И в этот момент меня начинает нести. Я рассказываю о формировании цены на изделия рынка luxury, нечеловеческих условиях на фабриках по производству этого дерьма в Юго-Восточной Азии (так живописно, будто бы сам там когда-то был), о том, что все это глобальное наебалово и новая рабовладельческая система формируются и процветают с нашего с ними молчаливого согласия. О толпах идиотов, считающих целью своей жизни получение всех возможных клубных карточек или всех наибольших дисконтов в бутиках обеих столиц. Я предлагаю всем задуматься о том, что нынешние бизнес-системы уже давно переплюнули нацистские и если мы пойдем по этому пути до конца, то наши дети проклянут нас, если вообще успеют родиться. Я рассуждаю про дороги, которые мы выбираем в двадцать первом веке, а в этот момент Вадим убирает очередную «дорогу» со стола. Я стараюсь увести моих не особенно внимательных слушателей в сторону размышлений о том, что нынешние демократические режимы мало чем отличаются от коммунистических, а Вадим уже уводит Татьяну в соседнюю комнату. Я нахожусь в состоянии шаманского транса, моя мысль опережает мой речевой аппарат. Я пытаюсь говорить о любви, о простых и таких важных человеческих чувствах, о геополитике, брэндинге на крови…

Я все это довольно долго излагаю, с актерскими паузами, отчаянной жестикуляцией, правильными смысловыми интонациями. И заканчиваю монолог фразой:

— Вы понимаете, куда мы тут все катимся?

И в этот момент, после того как я произнес такую охуительную речь, сногсшибательную такую речь, речь, полную гениальных параллелей и ответов на загадки мирового масштаба, контркультурную такую речь, из тех речей, что случаются один раз, в состоянии алкогольного или другого опьянения, ближе к четырем утра… В этот самый fuckin' момент Лена (сука тупая, эта Лена) поднимает на меня свои поросячьи глаза и (блаженны нищие духом) так тихонько интересуется:

— А КОКАИН ЕЩЕ ОСТАЛСЯ???

Я молча сдергиваю с себя футболку и закрываю дверь, разделяющую комнаты…

* * *

В шесть утра я захожу в ванную. Моя сегодняшняя подруга уже спит. Я минут десять держу голову под холодной водой, вытираю лицо пушистым махровым полотенцем, которые еще встречаются в российских гостиницах. Затем я вижу на полу свои джинсы, вытаскиваю из них телефон и вижу непрочитанное эсэмэс. Я закуриваю и читаю текст на дисплее: «Мальчик мой, — пишет Юля, — мне так хочется погладить тебя по твоей безумной голове. В волосы тебе зарыться. Спи спокойно. До завтра».

И, несмотря на мутную голову, во мне просыпается стыд. От того, как мерзко я ныл ей по телефону, от того, как я провел эту ночь, а главное, от того, что я на долю секунды допустил, что она пропитана всем этим лицемерием и враньем, как и я. И я посылаю ей еще более трогательное эсэмэс, сравнивая ее с ангелом, и пишу ей еще сто шестьдесят знаков собственных чувств. И меня распирает от нежности и романтики ситуации, и мне хорошо, как в детстве, когда мама укрывала меня, спящего, одеялом. И мне кажется, что весы качнулись. И та их чаша, наполненная кусочками хорошего, осколками, покоящимися где-то в глубине меня, пошла вниз, перевесив все мои гадости, казавшиеся до сегодняшней ночи доминантами. Или все это мне только кажется?