— Ох, парни, подведете вы меня все-таки под уголовку.

— Вместе пойдем, — бодро сказал Ильдарик и юркнул мне за спину.

Мы быстро скорефанились по-новой — я извинился, Ильдар пообзывался, ну и все, инцидент исчерпан.

Михалыч поглядел на нас, вздохнул и отошел к Сырычу.

Кабы не Сырыч, он бы мне не поверил. И глазам своим не поверил бы, наверное. Хотя в медпункт зашел, сам всех увидел и потрогал. Я постоянно забывал, что сегодня первое апреля, а Михалыч, кажется, до сих пор ждал, что все вокруг заржут и примутся рассказывать, как здорово его разыграли.

Лично я, между прочим, с радостью оказался бы жертвой такого розыгрыша. Обниматься бы полез. Больной рукой.

Сырыч так и сидел в самом углу, в той же позе и на том же топчане, куда осторожно приземлился, едва мы вошли в вестибюль главного корпуса. Сгорбился, сложив руки на груди, и вяло отругивался, когда мы шепотом орали, что ему надо было остаться в школе, куда, поди, уже подъехали «скорые», что по-любому пора к врачу, ну и так далее. Наконец сказал:

— Ну здесь же больница, правильно? Вот закончим, и я сдаваться пойду.

И от него отстали. Мы же правда были в больнице и собирались скоро закончить. Совсем скоро.

— Ильдар, через пять минут наших собери, ага? — попросил я. Ильдар кивнул и пошел к выходу.

Сбоку сказали:

— Здоров, Наиль.

Я сперва ушам не поверил, потом глазам. Сбоку стоял Леха. Хмурый, встрепанный, в дурной синей робе на два размера больше, но живой и относительно здоровый. Если красноватого глаза и желтых вздутых пятен на лице не считать.

Я вскочил, скривился, с трудом пожал ему руку, снова сел и показал Лехе, чтобы тоже садился.

— Ты откуда взялся?

— Да я вон там лежу.

Леха кивнул головой в сторону выхода. Я чуть не сказал «Я знаю», но успел ловко перескочить к следующей реплике:

— В смысле, откуда ты знаешь, что мы здесь?

И вообще… Лех, что знаешь? Леха пожал плечами и сказал, глядя перед собой:

— Да непонятно все как-то. Лежу там у себя, ни фига не соображаю — что было, откуда я здесь, почему болит все. И снится какая-то лажа: огонь вокруг, крест какой-то здоровый вот так…

Он поднес растопыренную ладонь к лицу. Я поежился и поспешно спросил:

— Так и что?

Леха продолжил, будто не услышав:

— Ты почему-то снился. С ножом, орешь и драться лезешь. А у меня отец в том корпусе лежит. Дырка в ноге, вот здесь, две операции делали, сказали, повезло, мог и без ноги остаться.

Леха повернулся ко мне и уставился мне в лицо, водя пальцем по бедру. Я глаз не отвел.

Леха вздохнул и продолжил:

— Вчера полночи гама снилась — ну, наша сетевая. Типа, мы с тобой бегаем, и все против нас. Блин. Я ж ноут вроде не выключил.

— Ну и молодец, что не выключил, — сказал я, вспомнив вчерашний вечер, но объяснять ничего не стал.

Леха кивнул и продолжил, поглядывая на меня искоса:

— А сегодня раз — и другие сны пошли. Школа, все бегают, орут, махычи даже у девок, ты палочками какими-то дирижируешь, что ли. Мрак, короче. Я про снулся, сижу такой, ни фига всосать не могу, а в башке сидит: надо сюда идти, меня ждут. Ждете?

— Н-наверно, — сказал я неуверенно.

— Тогда рассказывай, — сказал Леха.

— Лех, я расскажу. Немножко подожди, и я все расскажу. Иди вон к Сырычу пока, я подойду.

— Блин, Сырыч, — прошептал Леха по-старому, с театральным ужасом.

— Иди-иди. А то опять шепелявить начал.

— А у тебя уши торчат, — сказал Леха и пошел к Сырычу.

Оттуда немедленно донеслось: «Босенков! Сбежал!! Неодетый!!! Марш!!!» У Сырыча прямо сил прибавилось, похоже. Леха отругивался лениво, но уверенно.

Выездной урок химии, ёлы.

Никого, кроме наших, в вестибюле не было, хотя, когда мы пришли, по лавочкам и вдоль окон сидели и стояли человек двадцать. Работает чуйка у людей все-таки. Это хорошо.

В воздухе вокруг меня висела липкая пленка, которая мешала дышать и двигаться. Переругивания Лехи с Сырычем пленку не то чтобы раздирали, но делали терпимой. Долго наслаждаться этой музыкой не получилось. Ильдар привел народ. Миха с Димоном раздавали спицы, а Михалыч что-то говорил вполголоса. Он посмотрел на меня, и я испугался, что сейчас вся толпа ко мне пойдет, как к королю или там инвалиду старенькому. Вскочил, быстро подошел сам и принялся повторять то, что все, кроме Лехи, уже должны были запомнить.

Убырлы ховаются неподалеку. Я примерно представлял где, но мог и ошибаться — тем более что ни Михалыч, ни остальные пацаны, прочесавшие тракт и парковую зону, никого не нашли. Мне бы самому, но вспугну ведь. В любом случае убырлы могли и попозже подтянуться, к назначенному часу. Вот в этот час мы всех и перехватим. Тем более что это я и час, и место гадам указал: закат солнца, это примерно восемь вечера, приемный бокс роддома и приемное отделение второго корпуса, откуда галерея к роддому ведет. Все как в игре, которую убырлы вчера гоняли. Понять бы еще, кто им модель подогнал и как такое возможно, — но это потом. И поймем, и найдем. А пока надо знать, что они сыграны и это плохо, зато нюх у них гамерством сбит. Кир, Ренат и прочие убырлы привыкли, что смерти нет. Что если тебя вырубили, ты тут же воскресаешь и возвращаешься в игру с точки сохранения. Этому виртуал и учит — красиво бегать, сыгрываться и умирать с уверенностью, что сейчас воскреснешь. Только воскреснуть нельзя. Стало быть, игра учит умирать. И не очень важно, красиво это или нет. Если умираешь впустую, какая тут красота.

Никто не умрет. Это же Кир, это Ренат, это Полинка с Гульназкой, и остальные тоже наши. Они просто больные, на фиг.

Придется лечить.

— Босенков, ты здесь останешься, — велел Сырыч.

Леха разнылся, поймал взгляд Михалыча и засопел, рассовывая спицы по рукавам. Не помешают. Здесь место не хуже других. Михалыч перевел глаза на меня и вдруг попросил:

— Наиль, ты тем более не иди.

— А можно разве? — удивился я, проверяя ножны и спицы.

— Тебе можно.

— Не, Сергей Михалыч. Мне нельзя. У меня здесь мамка с папкой и дед.

— Не здесь же, ты говорил, — протянул Михалыч, заозиравшись.

— Здесь, — повторил я и ткнул пальцем под ноги. — Вот здесь.

Я нешироко повел рукой вокруг, кивнул и завозился с ножнами. Непривычно левой рукой все делать.

— Тебе бы на выборах выступать, — сказал Михалыч с уважением.

— Я уже выбрал. Пять минут, ладно?

Я отошел в противоположный угол вестибюля, присел на топчан, понаблюдал немножко и сурово сказал: