Корабль летел над темным морем, рассекая тьму носовым прожектором. Ветер едва не сбивал с ног, пронизывал до костей, только Рогов не чувствовал холода: схватившись за обледеневший леер, он пялился во тьму, где виднелся белый силуэт. Сквозь свист ветра пробилось: «…ойди!», что он расценил как «Подойди!». Но как тут подойдешь, если навстречу дует, будто во время урагана? Перебирая руками леер и отворачивая лицо от бьющей в лицо снежной крупы, он преодолел несколько метров, чтобы вскоре четче различить того, кто его позвал. Он стоял спиной, глядя вперед, как и полагалось настоящему командиру корабля.

– Ты меня звал?! – прокричал Рогов.

– Нет, ты сам пришел.

– А мне показалось…

– Неважно, что тебе показалось. Главное, вы двигаетесь нужным курсом.

– А что… – Рогов опять отвернул лицо. – Что нас ждет?!

– Если дойдете – увидишь сам.

– А мы дойдем?! Мы же не такие… Ну, не такие, как ты. Мы всего лишь люди!

– Не совсем люди. Посмотри на себя!

Рогов оглядывал свои руки, ноги, туловище, но видел лишь налипший снег со льдом, из-за чего он тоже сделался белым. И корабль становился белым, потому что в воздух взметывались мириады холодных брызг, оседавших на палубе и моментально превращавшихся в лед. «Кашалот» покрывался ледяным панцирем, так что силуэт, сливавшийся с этим фоном, спустя время было уже не разглядеть.

Он с немалым трудом вернулся обратно. Внутри корабля тоже все промерзло насквозь и покрылось белым инеем. Самое же странное ожидало в рубке, куда поднялся Рогов. Там царил полумрак, мигали сигнальные табло, и все смотрели туда, где в луче света вихрилась снежная взвесь. Вот застыли Гусев с Жарским, белые с ног до головы, вот такой же Зыков, а вот Деркач, чья извечно красная физиономия внезапно побелела. И сдаточный капитан Булыгин напоминал снежное изваяние, и каперанг Востриков вроде как сменил повседневную черную форму на ослепительно-белую парадную. То же самое проделал Тимощук, другие члены экипажа, даже Палыч, не снимавший черной телогрейки, сделался подобием Деда Мороза.

Никто не шевелился, все глядели вперед. «Кашалот» пожирал пространство, оглашая пустынное море ревом турбин и унося людей в неизвестность…

1

Самолет мягко оторвался от земли и устремился в темное ночное небо. Не дожидаясь набора высоты, пассажиры устраивались поудобнее, задремывали, Мятлин же глазел в иллюминатор. На взлете он всегда цеплялся взглядом за земную поверхность, что уходила вниз; вот и сейчас наблюдал россыпь огней, мерцающих по ту сторону стекла.

– Огромный город… – проговорила сидящая рядом пожилая пассажирка. Несмотря на безупречное произношение, в голосе просквозил акцент, что на пражском рейсе было неудивительно.

– Пять миллионов жителей… – пробормотал Мятлин, не придумав ничего умнее.

– Половина населения Чехии, – отозвалась попутчица.

Далее она сказала, что Петербург напоминает Прагу, наверное, своей потрясающей красотой, что ее сын Вацлав влюбился в жительницу этого замечательного города, женился, они родили двух сыновей, и потому ей приходится летать сюда несколько раз в году. Еще она сказала, что зовут ее Тереза, и Мятлин тоже назвал себя. Почему нет? Банальная болтовня попутчиков: такие откровения не обязывают, зато дают видимость сближения, мол, человек человеку – друг и брат, если уж оказались в одном купе или кресла рядом. Ко всему прочему общение заглушало привычный страх. Леденящий, поднимающийся снизу, он захватывал ноги, живот, сковывал грудь и шею, и ни мягкий свет в салоне, ни приветливые улыбки стюардесс не могли растопить этот лед. Могучая железная машина не внушала доверия, словно отправлялся не в ближнюю Европу, а в космическую бездну без шанса на возвращение.

– Вы в порядке? – поинтересовалась Тереза.

Мятлин ответил: все нормально. И уставился в иллюминатор. В светящемся море огней, убегавшем к невидимому горизонту, отчетливо различались абрисы Васильевского, Петроградской, русло Невы… Знакомая топография, однако, не успокаивала. «Аэрофобия…» – вспомнилось словечко. Наверное, его мучил этот страх, хотя и поезда, если честно, не внушали доверия, да и автомобили тоже.

Сделав круг над городом, самолет почему-то не спешил взмывать под облака. Когда Мятлин сообразил, что пошли на второй круг, охватила тревога. Мимо торопливо прошагала озабоченная стюардесса, скрывшись за шторкой, где кабина пилотов. Когда туда же направилась ее напарница, тревога переросла в панику – что-то случилось! И точно, спустя минуту по трансляции передали: не закрываются шасси, поэтому кружим на высоте трех тысяч метров, выжигаем керосин, после чего посадка в Пулково (откуда взлетели десять минут назад).

– Цо си стало?! – округлила глаза соседка.

Не сразу сообразив, что та перешла на родной язык, Мятлин хрипло ответил:

– Шасси…

– Цо то йе – «шасси»?!

– Это колеса… У самолета есть колеса, они не хотят складываться… В общем, мы никуда не летим.

– Мы не летим в Прагу?!

Не в силах ответить, он замотал головой.

– А-а… куда же мы летим?!

Не знаю… – обреченно проговорил он, будто заключенный, который знал про смертный приговор и наконец его услышал. Не зря он боялся всего летящего, едущего, несущегося с дикой скоростью – эта сила гонялась за ним и таки догнала. Он представлял себя мухой на стекле, за которой некто невидимый, но безжалостный охотится с мухобойкой. Бац! Мимо… Бац! Опять не попали… Но удары мухобойки все ближе, и ты, муха, напрасно жужжишь и лихорадочно трепещешь крылышками, жизни тебе осталось на чуток!

Салон между тем наполнялся гулом, криками, одни вскакивали, другие, как Мятлин, вжимались в кресла. Публика была разношерстная, проскакивали английские словечки, чешские, а вот и русские матюги донеслись. И хотя обе стюардессы метались от носа к хвосту, пытаясь усадить в кресла ополоумевших пассажиров, им это плохо удавалось.

– We are done for! – выкрикнули в хвосте, и тут же звук падающего тела.

Соседка наклонилась, чтобы выглянуть в проход.

– Там лежит женщина… – пролепетала Тереза, бледная, как чехол на кресле.

Если бы она встала, то, наверное, тоже грохнулась бы в обморок, так что лекарства, вытащенные из сумочки дрожащими руками, оказались кстати. А Мятлин остро пожалел, что не заскочил в Duty-free. Обычно он приобретал фляжку Johnnie Walker, на двух– или трехчасовой рейс вполне хватало, но в этот раз решил пораньше пройти в самолет.

– Врач есть?! Среди пассажиров есть медики?!

Одна из стюардесс выкрикивала это срывающимся голосом, чем лишь усилила панику. Из передних рядов поднялся некто в берете и очках, его увлекли туда, где в отключке лежала американка, а может, англичанка, в то время как салон продолжал тревожно пульсировать. Если помыслить трезво, ничего страшного не произошло. Ну, покружат над городом, ну, выжгут керосин, после чего, обезопасив себя, приземлятся в пункте отправления. Вот если бы шасси не выпустились в пункте прибытия, тогда и впрямь готовься к коллективным похоронам (хотя, бывает, и на брюхо самолет сажают).