Это было таким же морозным февральским днем, как и сегодня. Таким же пасмурным и снежным. Он копался в фотолаборатории, когда звякнул входной колокольчик, оповещающий о том, что в помещении посетитель.

— Эй, я сейчас! — крикнул тогда Сима, не высовываясь из лаборатории. — Подождите немного!

После того, как он все попрятал, закрепил и не засветил, Садиков выбрался из своей каморки, плотно закрыл дверь, занавесил черной шторкой. Вошел в большую комнату, где у него имелся немудреный студийный реквизит, и остолбенел прямо у порога.

Посреди его студии на расшатанном стуле сидела самая прекрасная из всех виденных им прежде женщин. Длинные ноги в сапогах-ботфортах, короткая кожаная юбка, куртка-косуха, кожаная кепка козырьком вбок и длинные шикарные волосы по плечам и спине. Это был типаж!!! О таком снимке он мечтал всю свою жизнь.

— Сидите так, не двигайтесь! — приказал он ей изменившимся, не похожим на его собственный голосом. — Я сейчас!

Схватил свой любимый фотоаппарат, не цифровой — нет, откуда такому было взяться при его образе жизни. И принялся выплясывать вокруг неожиданной гостьи, без устали щелкая и приговаривая:

— Я вам сделаю такой портрет, что смело сможете размещать его на обложке какого-нибудь журнала! Вот увидите!..

Дама безропотно подчинялась его просьбам, не произнося ни слова. Она склоняла голову то вперед, то к плечу, то запрокидывала назад. Ногами ее Садиков тоже манипулировал, грех было их не использовать — такие ноги! Носик у дамы, правда, был несколько великоват, но он знал, как сделать так, чтобы тот таковым не казался.

Вдоволь напрыгавшись, Садиков вытер пот со лба и порекомендовал даме немного прогуляться.

— Зайдете часа через два, все будет готово…

Сказал, сделал. Когда гостья увидела свои портреты, а их было штук двадцать, она просто остолбенела от изумления.

— Да вы!.. Вы настоящий профи, голубчик!!! — выдохнула она восхищенно. — В такой-то дыре!!! Зашла от скуки, представляете! У мужа лопнуло колесо на трассе, запаска уже была худая, пришлось заезжать в местный шинмонтаж. И вот пока он там, я решила прогуляться по вашему городу… Зашла случайно, кто бы мог подумать…

Сима обливался потом и дрожал от творческого возбуждения. Портреты стали его шедевром. Своеобразной чертой, подводившей итог всей его прошлой деятельности. Всей его прошлой серой, непромытой жизни с некрасивой брюхатой женой.

— Мне делали портреты в знаменитой студии в Париже, — она произнесла название, по-французски гундосо. — Но и там не было такого успеха! Муж будет в восторге! В таком захолустье, на такой аппаратуре… Вы мастер, голубчик! Знаете что, а давайте-ка я вас заберу с собой, а?! Готовы прямо сейчас, в чем есть и с чем есть уехать со мной?! Вас ведь тут ничто не задерживает, я же вижу! Или я ошибаюсь?

— Нет, — едва не теряя сознания от потрясения, выдавил Садиков. — Ничего не держит, кроме зарплаты, разве что. За январь еще не получена, и вещи…

— К черту! — гостья очень красиво расхохоталась, запрокинув голову. Потом достала кошелек, порылась в нем и, вытащив оттуда пять сотенных зеленых бумажек, спросила. — Этого хватит, чтобы компенсировать вам вашу потерю?

— Вполне! — Садиков осторожно взял из ее рук деньги. — А аппаратуру можно взять? Тут кое-что мое.

— Не нужно ничего, голубчик! Через месяц у тебя будет самая солидная студия из всех, что я знаю. Станешь на меня работать, а? Я везучая, поверь! На кого ставлю, тому всегда везет!..

И Садиков Серафим уехал с этой женщиной и ее толстым хмурым мужем, воспринявшим поначалу спонтанное увлечение своей жены, как очередную забаву. Уехал и никогда потом об этом не пожалел.

У него появилась студия, которую он через пять лет имел уже на паях со своей хозяйкой. Появились деньги. Хорошие деньги, даже очень хорошие. Появилась отличная квартира в самом центре. И самое главное — у него появилось везение.

Это было настоящим чудом, это было настоящим прорывом, это было мечтой, что могла не сбыться, а сбылась.

И так продолжалось уже десять лет.

Он стал везунчиком, вот! И везунчиком стал потому, что терся возле везучих. И по понятным причинам ненавидел и сторонился неудачников.

Мог ли он, при таком своем философском раскладе, хоть раз за эти десять лет вспомнить о своей оставленной жене и близнецах, что родились в один день с ним, как доходили слухи?! Нет, конечно! Это все — его жуткое, несостоявшееся прошлое. Туда — назад — ему дороги нет и быть не может! Ведь стоит ему увидеться с ними, так сразу все исчезнет, растворится под натиском серой массы неудач и неурядиц. Все, что он наживал, копил, берег и пестовал все эти годы…

Где-то далеко, в глубине его огромной квартиры, в холле, кажется, осторожно пискнул телефон. Пискнул пробно пару раз и заверещал потом уже без остановки.

Садиков недовольно по-барски поморщился. И чего не взял с вечера трубку с собой в кровать? Теперь вот нужно вставать, тащиться через все комнаты и искать по звуку, где же эта чертова трубка валяется…

Он медленно свесил ноги с огромной кровати, с осторожностью поднял крупное рыхлое тело и пошел, как был голым, на звук.

А почему нет? Почему ему не быть голым? Он у себя дома. У него тепло, невзирая на перебои с отоплением в их микрорайоне. У него все полы с подо-гревом и даже стены в ванной. Ну, любил он тепло, успев намерзнуться в стылой коммуналке.

Сима недовольно поморщился, что-то за последнюю неделю он непозволительно часто вспоминает о той берлоге, что оставил десять лет назад. Нельзя так! Не к добру все это! К неудаче…

Он же везучий, баловень судьбы. Вон у него какие теперь апартаменты! А какие перспективы… Увидала бы все это жирная клуша Нинка, оползла бы от зависти.

Опять он про нее, что ты будешь делать!..

Теплые полы, натяжные потолки, белая кожаная мебель, пушистые ковры, в которых нога утопает по щиколотку. Двухметровый холодильник, в котором столько продуктов, что они порой падают с полок на пол. Ему теперь нет нужды заглядывать под крышки чужих сковородок в надежде отыскать там не обглоданную куриную ножку или половинку не съеденной кем-то котлеты. У него теперь все есть, он теперь везучий…

Садиков, совершенно не торопясь, отыскал телефонную трубку в кухне за цветочным горшком. И подивился еще, с чего это он ее тут вчера оставил? Наверное, все дело было в той длинноногой модели, что звонила ему весь вечер и напрашивалась в гости. Она напрашивалась, а он мягко уходил от внятного ответа. Потом утомился, сослался на занятость и в раздражении, видимо, задвинул трубку за цветочный горшок.

Не объяснять же девчонке, почему он никогда не водит к себе домой женщин. Порог его шикарного дома переступала только одна женщина — та самая, что в корне изменила его жизнь, сделала удачливым и счастливым. Не часто, нет, но переступала. А что касается этой модельки, то ее он не приведет еще и потому, что от девчонки за версту несло неудачливостью. Чур его, чур!!!