Призывы к объединению казачества под знаменами «ожившей старины» прикрывали стремления атаманских верхов обособить, оторвать Дон от пролетарского центра, превратить область в плацдарм контрреволюции. Эти замыслы натолкнулись, однако, на противодействие ряда депутатов-фронтовиков и выборных от северных округов.

— Вы не заметили, — сказал, обращаясь к руководителям круга, усть-медведицкий депутат хорунжий Н. П. Лапин, — что… казачество уже довольно пробудилось… Вы полагаете, что достаточно кликнуть казачий клич с какого-нибудь поэтического кургана, как все казачество ринется за вами без колебаний и сомнений… Поверьте, что ваш казачий клич дальше ограды Старочеркасского собора не уйдет. Демократические элементы казачества за вами не пойдут.

В самом деле, казаков мало увлекали утопии федералистов. Они больше думали о заботах сегодняшнего дня — о продолжавшейся бессмысленной войне, разорении, чем о «седых курганах».

Видя, что попытки создать единый казачий фронт против революции не удаются, руководители круга усилили нажим на рядовых делегатов. Из президиума грубо обрывали ораторов, выступавших с неугодными речами. Чтобы пресечь возможные возражения, решено было без прений принять резолюцию по докладу Богаевского. Депутату от 4-го казачьего полка Назарову, пожелавшему выступить по этому вопросу, не дали слова.

— Я ухожу, — сказал он, сходя с трибуны, — нам зажимают рот…

Кривошлыков кипел от негодования, слушая речи контрреволюционных главарей и вторивших им депутатов-станичников. На второй день работы круга запиской он попросил слова. Большой охоты у президиума предоставить трибуну молодому офицеру, уже заявившему себя «смутьяном», не было. Но после некоторых проволочек председательствующий объявил:

— А теперь послушаем прапорщика Кривошлыкова из станицы Еланской.

— Нам затыкают рот, — начал Михаил, — такие голоса раздавались здесь, на заседании войскового круга. Так неужели это может быть теперь, когда все граждане свободной России пользуются свободой слова? Да, оказывается, все может быть. Войсковому кругу предлагают без обсуждения принять резолюцию, не оглашая ее полностью. Позвольте, где же тут воля народа, где тут веское казачье слово, о котором трубили при открытии круга… Я протестую против стремления группы руководителей навязать свое мнение всему собранию. Если не считаться с мнением целых округов, тогда зачем же держать в Новочеркасске такое громоздкое собрание, как войсковой круг? Не лучше ли его распустить, а остаться старшим и решать по своему усмотрению все дела… Я Богаевскому, нынешнему вождю донских казаков, не доверяю, потому что не считаю его искренним защитником интересов трудящегося народа, — продолжал волнуясь Кривошлыков.

Круг замер. В напряженной тишине звенел крепнущий голос оратора:

— Где был этот защитник Дона в черные дни самодержавия, боролся ли он тогда за освобождение народа, забывая про свои личные интересы? Сказал ли он хотя бы теперь прямо и открыто, во что он верует, что исповедует? Нет. Вас призывают к единству казачьих рядов, говорят, что на войсковом кругу нет места партийности. Не верьте, ибо так говорят люди, которые под шум разговоров защищают исключительно лишь свои интересы. Вчера они умели ладить со старым монархом, получать от него чины и награды, а сегодня готовы наобещать казаку-хлеборобу золотые горы, заигрывают с ним, а втайне по-прежнему презирают как раба своего.

Обращаясь к выборным от станиц, Кривошлыков призывал их стряхнуть с себя страх, посмотреть трезво вокруг на непрошеных благодетелей, слетевшихся на Дон.

В зале поднялся шум. Сидевшие в депутатских креслах генералы и чиновники в расшитых золотом мундирах, станичные толстосумы негодовали, требовали лишить оратора слова. Но Михаил продолжал:

— Здесь сидят, — говорил он, — и те, которым ваши сыны в полках прямо заявили: «Вы нам не нужны, идите от нас подобру-поздорову». И эти отбросы армии теперь решают судьбу Дона! Можно ли им доверять? Конечно нет. Здесь в зале находится предводитель дворянства, придворный камер-юнкер Леонов. Раньше он пресмыкался у трона, состоял в дружбе с жандармами и сыщиками, а теперь тоже выступает в роли защитника казака. Поверит ли кто в его искренность! А ведь казаки и его послали депутатом на войсковой круг. Меня ужас берет при мысли, что среди представителей трудового народа находятся такие, как Леонов. Именно они с пеной у рта выдвигали Богаевского на пост председателя круга и оплевывали грязью, называли изменниками казачеству истинных борцов за свободу народа. Тех, кто еще в девятьсот пятом году, не щадя своей жизни, шли на бой с царизмом и потом очутились в казематах Петропавловской крепости и в холодной Сибири.

Под неистовые крики, свист и улюлюканье разъяренного атаманско-кулацкого большинства и одобрительный гул левой части депутатов Кривошлыков закончил речь следующими словами:

— Казаки должны полагаться только на тех, чьи сердца пламенно бились раньше и так же бьются теперь за трудовой народ. Вас хотят разъединить и рассорить с крестьянами и рабочими, чтобы легче было вас в одиночку прибрать к рукам. Счастье наше будет лишь тогда прочно, если мы пойдем нога в ногу со всем трудовым народом русским. Иначе мы лишимся всего и на вас сядут те, кто сейчас сулит вам все блага земные. Бойтесь этого больше смерти, потому что лучше с честью умереть, чем жить в позоре![4]

Речь Кривошлыкова прозвучала страстным призывом к единению всех трудящихся в борьбе за счастье народа. Депутат от еланцев сорвал маску с мнимых благожелателей трудового казачества и показал их подлинное лицо контрреволюционеров.

Демократические элементы на июньском войсковом круге были малочисленны и не могли, конечно, оказать серьезного влияния на ход его работы и принятые решения. Большинством голосов Донской круг приветствовал Временное правительство и его политику продолжения войны. Войсковым атаманом был избран ярый реакционер генерал Каледин.

Однако выступления Кривошлыкова и других левых депутатов говорили о том, что в казачестве зреют революционные силы.

Нелегок был путь ленинской правды к казачьим сердцам. Ложь, распространявшаяся контрреволюцией, стена сословной замкнутости преграждали дорогу. Попытки пробить брешь в этой стене подчас заканчивались трагически. В начале августа 1917 г. в хутор Чеботаревку приехал казак местной Каменской команды Никанор Миронов. Собрались родные, соседи. Захмелевшие казаки стали ругать большевиков, считая их главными виновниками неудач на фронте. Никанор выступил в их защиту. Отец, Тихон Миронов, спросил:

— Да ты, Никанор, случаем сам-то не большевик?

— Да. И вы будете большевиками, когда узнаете, чего они хотят.

Отец выбежал во двор, схватил лесину и, возвратившись в дом, стал избивать Никанора, приговаривая:

— Меня в урядники произвели, цепью с часами наградили за усмиренье в пятом году, а ты наш род позоришь, в большевики записался…

На глазах у собравшихся отец забил сына до смерти. Узнав о случившемся, войсковой атаман произвел младшего урядника Т. Миронова в старшие урядники и представил к Георгиевскому кресту[5].

Как ни свирепствовала реакция,