Как правило, я избегала встреч с ним, и не я одна, все следователи области. Огрехи каждого он помнил долго и не упускал возможности ерничать по их поводу.

Если возникала необходимость продления в области сроков следствия, то все следователи старались попасть к прокурору, а не к его заму Лаврову, который придирался не только к юридическим формулировкам в постановлении, но и к языковой грамотности и мог вернуть бумаги на доработку из-за какой-то запятой! Лавров был грозен и, если его боялись мужики-следователи, то мне сам Бог велел дрожать, что я и делала даже тогда, когда слышала его голос в трубке телефона. И расстояние в этом случае было бессильно.

Помню, как я впервые продлевала у него срок по делу. Я дрожала, как осиновый лист на ветру, и это было заметно невооруженным глазом. Мне до сих пор кажется, что именно эта дрожь меня, как ни странно, спасла. Он ее заметил и сжалился. Продлил срок без каких-либо нотаций, хотя в постановлении, наверняка, имелись ошибки, учитывая, что я пол ночи его перепечатывала, пока, наконец, в четвертом часу не плюнула на всё и не позволила себе поспать хотя бы пару часов, чтобы на утро вид иметь более-менее приличный. Надо оговориться, что Лавров тогда даже сделал мне комплимент. Он сказал: «Учитывая, что мы с Вами накануне женского праздника, – действительно, приближалось 8 Марта, – и передо мной красивая женщина, то я продлеваю Вам срок следствия, но старайтесь в будущем оформлять постановления аккуратнее». Комплимент, конечно, был весьма сомнительным с точки зрения моих профессиональных способностей, но зато моим женским ушам было лестно услышать то, что они услышали. Я весь день после слов Лаврова ходила королевной, пока не посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он пожалел во мне не только следователя…

По тому, как Лавров начал разговор, мне стало ясно: ничего хорошего ждать не стоит.

– Аннушка, – так мог обращаться ко мне только он и только в определенных случаях, не самых благоприятных.

Про такие ситуации отдельно. Это случилось на заре моей работы в прокуратуре. На шефа – прокурора – свалились личные неприятности: жена ушла к другому. А он, следуя старинной русской традиции, ушел в запой. На работе не появлялся и мы всем нашим небольшим коллективом старались его прикрыть. В один из таких дней позвонил Лавров, а так как Ольги Васильевны на месте не было, но в приемной находился водитель шефа Ванечка, который маялся от безделья, то он и поднял трубку. На вопрос Лаврова о шефе Ваня ответил, что тот заболел. Тогда Лавров потребовал следователя, то есть меня. На крик Ванечки из приемной: «АнПална! К телефону! Лавров!» я примчалась во весь опор, словно скаковая лошадка, так как уже была наслышана о Лаврове, но лично сталкиваться пока, к счастью, не доводилось, и я лелеяла надежду, что еще не скоро попаду на его острый язык и в анналы его вечной памяти. Лавров поинтересовался у меня относительно шефа, а я, не подозревая подвоха и спасая шефа, сказала, что тот выехал в город с проверкой. У Ванечки, который находился рядом со мной, глаза округлились так, что я на вкус почувствовала всю горечь своей безобидной лжи. А Лавров в это время очень тихо, очень вкрадчиво и очень настойчиво чеканил мне в ухо:

– Аннушка! В следующий раз договаривайтесь с Ванечкой одинаковую ложь мне докладывать!..

С тех пор, если моему куратору надо было меня наставить на путь истинный, он обращался именно так – ласковым шепотом: «Аннушка!», от чего моя душа леденела летом и покрывалась испариной зимой.

– Аннушка, – повторил Лавров, – я должен приехать? – и мне стало ясно, что о нашем двойном убийстве и самоубийстве он узнал из сводки.

– Зачем? – поспешно, вопросом на вопрос ответила я.

– Как – зачем? У вас в городе перестрелка, как в Техасе, два трупа. Нет, нет, прошу прощения, три трупа, одна раненая, и нет лица, подозреваемого в этих безобразиях. Я не прав?

– Скорее всего, один из трупов – это убийца и самоубийца одновременно, – попыталась я спасти свое положение. Угроза Лаврова относительно приезда была весьма реальна. Он довольно легко посещал своих подчиненных, особенно, когда совершались громкие преступления и ему в течение дня не сообщали о фигурантах по делу. Приезд Лаврова не сулил мне ничего хорошего, потому что в его присутствии моя голова напрочь отказывалась думать, и вид у меня был бы перед ним именно такой, каким его описывал когда-то Петр I в одном из своих Артикулов: «подчиненный перед начальником вид должен иметь… слегка придурковатый».

– Так дело есть или его нет? – с дотошным лукавством уточнял Лавров.

– Дело, конечно, возбуждено, я провожу все необходимые следственные мероприятия, но в итоге оно, скорее всего, будет прекращено, – я всеми силами старалась избавить себя от такого гостя, как Лавров.

– Хорошо, Анна Павловна, – заключил он милостиво, – держите меня в курсе.

Я еле удержалась, чтобы тут же не вздохнуть облегченно в трубку.

– И учтите, – добавил он уже не милостиво, – дело у меня на контроле.

Ну, хоть ложка дегтя, но она должна быть в этой бочке меда. Лавров – это Лавров! Тем не менее, я все-таки перевела дух. В ближайшее время я гарантирована от его присутствия. Можно спокойно заниматься делом.

Я шла в больницу. Шла с намерением допросить нашу потерпевшую Вальеву и вспоминала место преступления, пытаясь представить себе картину того, как Вальева убегала с ребенком на руках от разъяренного мужа и от возможной смерти. Что-то в этой картине меня не устраивало, однако я не могла понять, что? Надо было думать, но…

На улице стояла весна. Она наконец-то к нам пришла! Я подняла голову и остановилась как театральный мим, натыкающийся на стену. Я увидела небо, в котором блаженство было разлито такой щедрой рукой, что оно, казалось, переполняет природу и, закономерно, проникает в тебя и покоряет тебя, причем делает это тихо и безмолвно. Наверное, это и есть красота. Та красота, которая, по мнению классика, спасет мир. От меня, как горошины от стены, отскочили и Вальева и вся уголовщина, с ней связанная.

Я вспомнила, как однажды (тоже весной) ехала в троллейбусе, не глядя ни на что специально, задумавшись о работе, доме и других будничных проблемах своей жизни. В общем, я была одной из всех пассажиров, которые в транспорте похожи своим состоянием души друг на дружку как близнецы. На одной из остановок вошла пара: он и она. Одеты прилично, но пьяны. От мужчины такое состояние воспринимается с терпением, а вот на женщину все присутствующие, а женщины особенно (хваленная женская солидарность, она тоже избирательна), посмотрели неодобрительно. Паре явно хотелось присесть, причем рядом друг с другом, однако единение им не грозило: одно место было свободно рядом со мной, а другое – впереди. Они разъединились, улыбнувшись друг другу и пошатываясь не столько от движения троллейбуса, сколько от собственного состояния, прошли на свободные места. Женщина села рядом со мной. Она продолжала улыбаться.

Все-таки, пьяные люди чаще добрые, чем злые, хотя наука криминология и говорит, что большинство преступлений совершается именно в состоянии алкогольного опьянения. Однако мне думается, что в основе наших поступков – состояние нашей души, состояние «плюса» или «минуса», а алкоголь – лишь катализатор этого состояния.