– Как удачно, что вы здесь, – сказал инспектор, выходя из дома. – Мистер Хоуден, вы позволите отвлечь вас на минуту? Мне хотелось бы кое-что уточнить. Вы говорите, что приехали поездом…

– Двенадцать двадцать шесть. Это прекрасный поезд, им ездят преимущественно сельские священники и люди, только что получившие на сельскохозяйственной выставке приз за лучшую карликовую фасоль или твердо рассчитывающие получить. Поучительное соседство честолюбия со смирением. Не так давно я…

– И по приезде пошли пешком, – продолжил инспектор.

– Я хотел взять у миссис Мур велосипед, – пояснил Роджер, – у них в «Спящем пилигриме» есть два или три, но потом решил, что в такую прекрасную погоду лучше пройтись пешком. Поэтому я свернул к реке и прошел немного вдоль берега. Там замечательно.

– И в Бэкинфорде вас никто не видел.

– Боюсь, что никто, – сознался Роджер с доброжелательной улыбкой.

– И вы появились здесь…

– Когда здесь уже был доктор Уизерс и все эти люди, которые…

– От станции сюда ходу не меньше получаса, – вмешалась Джейн, слушавшая этот диалог с некоторой тревогой. – Быстрой ходьбы.

– Спасибо, мисс Праути. Значит, в предполагаемый момент смерти мисс Меррей вы еще не могли здесь оказаться.

– Видимо, так, – согласился Роджер.

– Мистер Хоуден, – сказал инспектор, – вас, я полагаю, не очень удивит, если я скажу, что поезд двенадцать двадцать шесть по пятницам не ходит.

– Вы посмотрели расписание, – задумчиво сказал Роджер.

– Оно лежит у телефона, – сказал инспектор. – Горничная может вас проводить. Из него выясняется, что вы приехали сюда не позднее одиннадцати десяти.

– Да, – сказал Роджер.

– Могу ли я узнать, чем вы заняли эти полтора часа?

Роджер пожал плечами.

– Я пошел на реку, – сказал он.

– И что вы там делали?

– Сел на берегу и сидел. Мне не хотелось никуда торопиться. Там очень хорошо, – сообщил Роджер с подкупающей задушевностью.

– И никто не может засвидетельствовать, что вы были там все это время?

– К полудню, – сказал Роджер, – рыбаков уже нет. В провинции люди ходят на рыбалку за рыбой, а не за родством с природой. Впрочем, погодите.

– Ты кого-то видел? – быстро спросила Джейн.

– Да! – воскликнул Роджер, просияв улыбкой. – По тому берегу проскакал на добрых вороных конях отряд рыцарей с развернутым стягом, они пустили коней карьером, но я разглядел их между ветлами. На золотом фоне – красный дракон rampant, повернутый вправо. Это были люди сэра Бартоломью Редверса, или пусть лопнут мои глаза и я никогда больше не буду писать в «Ежемесячное развлечение». Дело было около двенадцати, пел жаворонок, и солнце пекло мне затылок.

– Мистер Хоуден, – сухо сказал инспектор, – я просил бы вас проявить больше серьезности, если можно.

Роджер изумленно посмотрел на него.

– Да, вы правы, – сказал он наконец. – Я не сообразил. Знамя с бордюром, конечно, – это же херефордширская ветвь.

Инспектор откашлялся.

– Есть ли у вас, – начал он, – я в этом сомневаюсь, но не могу исключить такой возможности, вы понимаете, – так вот, есть ли у вас предположения, куда могли направляться люди сэра Бартоломью Редверса в своих прекрасных латах в час, когда рыбаки уходят домой, а солнце печет голову? На случай, если бы мне захотелось с ними поговорить.

– Конечно, есть, – сказал Роджер. – Они спешили к «Спящему пилигриму», чтобы занять все номера, какие еще остались, с завтраками в общей зале. Боюсь, они припозднились и там уже негде приткнуться. Придется им опять разбивать шатры на общественном выгоне. Овцы будут нервничать.

– Ой, вы же не знаете, – сказала Джейн. – Сейчас такое время. Если бы вы приехали на недельку раньше… Господи, что я несу… С завтрашнего дня тут начнется…

– Праздник, – сказал Роджер.

– Праздник? – переспросил инспектор.

– Знаменитая битва при Бэкинфорде, – сказала Джейн. – У нас она каждый год. Ближайшие три дня тут будет нелегко.

– Вот как, битва при Бэкинфорде. И в котором часу вы видели этих людей, ээ…

– Сэра Бартоломью Редверса, – подсказал Роджер.

– Именно. Так когда?

– Кажется, без четверти двенадцать.

– Значит, – подытожил инспектор, – даже если они подтвердят, что видели вас на берегу, у вас были все возможности оказаться здесь к моменту происшествия. Спасибо, это все, что меня интересовало. Не видели ли вы мисс Робертсон? Мне хотелось кое-что у нее уточнить.

– Она в саду, – сказала Джейн.

– Спасибо, мисс Праути.

– Какой вежливый человек, – сказал Роджер, провожая его взглядом. – Интересно, чем его можно вывести из себя.

– Я бы очень просила тебя не пробовать, – сказала Джейн. – Зачем ты ему соврал?

– Этого не планируешь, – отозвался Роджер. – Штука в том, что обычно все происходит само собой. Я ехал в поезде с одним джентльменом, и мы немного повздорили из-за его оригинальности. Ему не нравились мои восторги насчет итальянского искусства. «Вы словно хотите всучить мне его подороже», – так он сказал. Как я понял, его раздражало, что о чем ни заходила речь, я находил, что в сходной ситуации уже бывал кто-либо из итальянских художников. Я пытался быть вежливым, но когда представляешь нагую истину, это трудно. Он принялся рассказывать длинную историю из своей жизни, уверенный, что уж это-то вне всякого сравнения; кажется, кое-что он присочинил, но тут у меня нет доказательств. Когда он уже дал надлежащую развязку всем сюжетным линиям, наказал порок и удачно выдал замуж добродетель, а в его лице читалось торжество, я кротко объяснил ему, что все это происходило с одним выдающимся художником и двумя второстепенными, и дал прочесть мои выписки по этому поводу, чтобы у него не оставалось сомнений. Неудивительно, что он невзлюбил мою записную книжку, как будто она чем-то виновата. Потом он залил ее красным вином – «Пантеллерийский изюм», кажется, оно называлось, и он уверял, что это вышло из-за качки в поезде – да, он толкнул и вылил на нее весь этот «жидкий янтарь с ярким ароматом сухофруктов», как пишут в рекламных буклетах, который «так хорошо идет с голубыми сырами, чья благородная плесень» и так далее. Я, конечно, сразу подскочил и попытался спасти ее, но этот проклятый янтарь с плесенью на удивление въедлив, и большую часть того, что там написано, теперь не прочтешь. Даже не знаю, что я буду делать. Без нее я ни одной истории не помню до конца.

– Роджер, мне очень жаль, – сказала Джейн. – Это ужасно.

– Да, спасибо, – рассеянно ответил Роджер. – А все из-за того, что люди носятся с собой, словно с какой-то ценностью, и готовы восхвалять любую глупость, лишь бы им довелось играть в ней заметную роль. Когда я ездил по Италии, мне пришлось однажды занять номер без зеркала. Зато там висела репродукция Персея и Андромеды под стеклом, и я каждый день перед ней брился. Мне казалось, это прекрасный выход из положения, ведь так можно не только прилично выглядеть, но еще и без спешки разглядеть важные подробности. Однако дня через три я начал замечать, что стараюсь дышать потише, лишь бы не сдуть деревню, надетую на холм набекрень – там ведь простые люди, о которых тоже надо позаботиться, – а еще дня через два – что я мог бы уладить это дело быстрее, чем Персей, а может и лучше, и что эти люди с музыкальными инструментами, которые загромождают передний план, могли бы сыграть что-нибудь на мой вкус, я ведь не последний человек на этих берегах. Конечно, я выпутался из этой истории, но мне это стоило определенных усилий.