– Урожай будет плохим, – бросил я Осферту по пути.

– Как и в прошлом году, господин.

– Нам стоит вызнать, кто продает зерно.

– Цена подскочит.

– Лучше так, чем голодные дети, – ответил я.

– Ты – хлафорд, – отозвался Осферт.

Я повернулся в седле:

– Этельстан!

– Лорд Утред? – Парень заставил жеребца прибавить ходу.

– Почему меня назвали хлафордом?

– Потому что ты хранитель каравая, господин, – пояснил Этельстан. – Долг хлафорда – кормить своих людей.

Я одобрительно хмыкнул. Хлафорд – господин, оберегающий хлаф, то есть каравай. Мой долг – не дать моим людям помереть с голоду во время трудной зимы, и если это требует золота, значит золото должно быть потрачено. Золото у меня имелось, но его всегда не хватало. Я грезил о Беббанбурге, крепости на севере, которую украл у меня Эльфрик, мой дядя. Это неприступный форт, последний оплот на побережье Нортумбрии, такой могучий и мрачный, что даны так и не сумели его захватить. Они овладели всей Северной Британией, от богатых пастбищ Мерсии до дикой шотландской границы, но взять Беббанбург не смогли. И если я собираюсь отбить его, мне потребуется больше золота в уплату дружинникам, больше золота на копья, больше золота на топоры, больше золота на мечи. Больше золота, чтобы одолеть родичей, укравших мою крепость. Но чтобы добраться до нее, нужно пробиться через все земли данов, и я начинаю опасаться, что умру раньше, чем снова увижу Беббанбург.

До Тэмворпига мы доехали на второй день пути. Где-то пересекли границу между землями саксов и данов. Граница эта – не какая-то четко очерченная линия, но широкая полоса, где все укрепления сожжены, сады вырублены и где редко бродят иные животные, кроме диких. И все же некоторые из старых ферм отстроили заново: попадался то новый амбар из свежих белых бревен, тут и там на лугах паслись стада. Мир привлекает крестьян на пограничные земли. Этот мир длился со времен сражения в Восточной Англии, которое произошло после кончины Альфреда. Хотя мир всегда был условным. Случались набеги за скотом, за рабами, стычки из-за межей, но армии не созывались. Даны по-прежнему хотели завоевать юг, а саксы мечтали отобрать у них север, но десять лет мы жили в хрупкой тишине. Я был не прочь нарушить покой, повести войско на север, на Беббанбург, но ни Мерсия, ни Уэссекс не могли дать мне людей, поэтому я тоже хранил мир.

И вот теперь Кнут его нарушил.

Он знал, что мы идем. Кнут наверняка выставил дозорных, чтобы наблюдать за всеми дорогами с юга, поэтому мы не принимали мер предосторожности. Обычно, направляясь к дикой границе, всегда сами высылали вперед разведчиков, но в тот раз ехали открыто, следуя римской дорогой. Мы знали, что Кнут ждет. И он ждал.

Тэмворпиг располагался сразу к северу от реки Тэм. Кнут встретил нас к югу от нее и, видимо, решил попугать, потому как выстроил в «стену щитов» поперек дороги двести с лишним воинов. Его стяг с изображением секиры, перерубающей христианский крест, развевался в середине боевого порядка. Сам Кнут, внушительный в своей кольчуге, в ниспадающем с плеч темно-коричневом плаще с меховым подбоем, с руками, унизанными золотом, восседал на коне в нескольких шагах впереди линии.

Я остановил своих и поехал дальше один.

Кнут поскакал мне навстречу.

На расстоянии удара копья мы оба вздыбили жеребцов и посмотрели друг на друга. Лицо дана обрамлял шлем. Бледная кожа казалась пепельной, а губы, обычно с такой легкостью складывающиеся в улыбку, были стиснуты, как еще один зловещий шрам. Он выглядел старше, чем я его помнил, и мне подумалось в тот миг, что, если Кнут Ранулфсон намерен исполнить мечту своей жизни, ему следует поторопиться.

Шел дождь. Ворон взлетел с ветвей ясеня, и я пытался угадать, что может сулить этот знак.

– Ярл Кнут, – нарушил я молчание.

– Господин Утред, – отозвался он. Его конь, серый жеребец, прянул в сторону, и наездник шлепнул его кольчужной рукавицей, чтобы успокоить. – Я позвал тебя, и ты прибежал как испуганный ребенок.

– Хочешь устроить обмен оскорблениями? – спросил я. – Ты, кто рожден женщиной, ложившейся под каждого мужчину, стоило тому лишь щелкнуть пальцами?

Некоторое время дан молчал. По левую руку от меня, прячась за деревьями, струилась река, стылая под этим промозглым летним дождем. Два лебедя летели вверх по течению, крылья их медленно рассекали холодный воздух. Ворон и два лебедя? Я коснулся висящего на шее молота, надеясь, что предзнаменование сулит добро.

– Где она? – спросил Кнут наконец.

– Знай я, о ком речь, мог бы ответить.

Ярл смотрел мимо меня, туда, где ждали, не сходя с седел, мои люди.

– Ты не взял ее с собой, – глухо проронил он.

– Ты и дальше намерен говорить загадками? – вскинулся я. – Тогда разгадай одну: четыре стручка, четыре шестка, впереди две гнутые палки, позади мочалка.

– Поберегись, – прорычал Кнут.

– Ответ – коза, – сказал я. – Четыре сосца, четыре ноги, два рога и хвост. Простенькая загадка, в отличие от твоей.

– Две недели назад, – отозвался он, упершись в меня взглядом. – Этот штандарт побывал на моей земле. – Он указал на мой стяг.

– Я не посылал его и сам не нес.

– Семьдесят воинов, так мне сообщили, – не обратив внимания на мои слова, продолжил Кнут. – Они направлялись в Буккестан.

– Когда-то давно я бывал там.

– Воины схватили мою жену, а еще сына и дочь.

Я уставился на него. Ярл сказал это без выражения, но на лице его читались горе и обида.

– Слышал, что у тебя родился сын, – проговорил я.

– Его зовут Кнут Кнутсон, и ты пленил его, а еще – его мать и сестру.

– Я не делал этого, – заявил я твердо.

Первая жена Кнута умерла много лет назад, как и их дети, но до меня дошли вести о новом браке ярла. То был неожиданный союз. Все ждали, что Кнут возьмет супругу ради выгоды, земель, богатого приданого или союза, но слухи гласили, что избранница его была простой крестьянской девушкой. О ней говорили как о редкой красавице, и она принесла мужу близнецов, мальчика и девочку. У Кнута, разумеется, были и другие дети, все незаконнорожденные, но новая супруга подарила ему самое дорогое – наследника.

– Сколько твоему сыну? – спросил я.

– Шесть лет и семь месяцев.

– И чего ради его повезли в Буккестан? Узнать будущее?

– Жена взяла его посмотреть на колдунью, – ответил Кнут.

– Старуха жива? – удивился я. Когда мы в последний раз виделись, чародейка была дряхлой, и мне казалось, что ей уже давно пришел срок умереть.

– Молись, чтобы мои жена и дети были живы, – отрезал Кнут. – И невредимы.

– Мне ничего не ведомо про твоих близких, – сказал я.