Много раз отец пытался найти благовония с запахом гардении, чтобы я и мать тоже узнали, что это такое, но никто в Харбине не слышал об удивительных цветах, и его усилия так и не увенчались успехом.

— Где вы это взяли? — спросила генерала мать, проводя пальцами по лепесткам в капельках росы.

— Купил у китайца по имени Хуан, — ответил он. — За городом у него теплица.

Но мать не услышала ответа, в ту секунду она была за миллион миль отсюда, в вечернем Санкт-Петербурге. Генерал развернулся, чтобы уйти. Я последовала за ним и, когда он дошел до лестницы на второй этаж, шепотом окликнула его:

— Господин! Как вы узнали?

Он, удивленно подняв брови, взглянул на меня. Синяк у него на щеке по цвету уже напоминал спелую сливу.

— Про цветок, — уточнила я.

Но японец только вздохнул и, положив руку мне на плечо, тихо сказал:

— Спокойной ночи.

Когда наступила весна и начал таять снег, по всему городу уже ходили слухи, что японцы проигрывают войну. По ночам я слышала отголоски орудийного огня и гул летящих самолетов. Борис сказал, что это русские ведут приграничные бои с японцами.

— Храни нас Господь, — добавил он, — если Советы доберутся сюда раньше американцев.

Я решила разузнать, действительно ли японцы проигрывают, и подумала, что для этого мне нужно попасть в штаб, где работал генерал. Первые две попытки проснуться раньше генерала провалились, потому что я, несмотря на мои старания, просыпалась даже позже, чем обычно, но на третий день меня разбудил сон об отце. Он стоял передо мной и, улыбаясь, говорил: «Не волнуйся. Тебе покажется, что ты осталась совсем одна, но это не так. Я пошлю тебе кого-нибудь». Его образ постепенно исчез, и я открыла глаза. Пробивающийся сквозь занавески свет раннего утра заставил меня заморгать. Я вскочила с кровати. Мне нужно было лишь накинуть пальто и надеть шапку, потому что на ночь я специально не стала раздеваться и легла спать в обычной одежде и обуви. Было свежо. Я выскользнула из двери кухни и пробралась к гаражу, возле которого спрятала велосипед. Припав к сырой земле, я принялась ждать. Через несколько секунд у наших ворот остановилась черная машина. Из дому вышел генерал и сел в машину. Когда машина тронулась, я вскочила на велосипед и принялась изо всех сил крутить педали, стараясь поспевать за ними, но в то же время оставаться на безопасном расстоянии. Небо было затянуто тучами, и слякотная дорога казалась почти невидимой. Доехав до перекрестка, машина остановилась и, вместо того чтобы двинуться в соседнюю деревню, куда генерал, как он говорил нам, ездил каждый день, откатилась назад. Мне пришлось спрятаться за деревом. Затем автомобиль выехал на главную дорогу, ведущую к городу. Я снова села на велосипед и вскоре достигла перекрестка, как вдруг под колесо попал камень. Потеряв равновесие, я брякнулась на землю. Удар пришелся на плечо. Я поморщилась от боли и посмотрела на велосипед. Спицы на переднем колесе погнулись, потому что в них угодил мой ботинок. На глаза навернулись слезы, но мне ничего не оставалось делать, кроме как, прихрамывая и спотыкаясь, подняться обратно на холм.

Толкая вперед поскрипывающий велосипед, я почти добралась к дому, когда заметила, что в рощице у дороги прятался какой-то китаец. Он поглядывал в мою сторону так, будто как раз меня и дожидался. Поэтому я перешла на другую сторону дороги и прибавила шагу, не выпуская велосипед. Впрочем, убежать мне не удалось, скоро он догнал меня и поздоровался по-русски, почти без акцента. У него был какой-то остекленевший взгляд, который меня напугал, поэтому в ответ я промолчала.

— Почему, — вздохнув, спросил он, словно разговаривал с непослушной и шаловливой сестрой, — вы разрешаете японцам жить в вашем доме?

— Мы не виноваты, — глухо произнесла я, по-прежнему избегая смотреть ему в глаза. — Он просто взял и поселился у нас, мы не могли отказать.

Китаец взялся за руль велосипеда, делая вид, что помогает мне, и я увидела на его руках странные перчатки — какие-то раздутые, будто вместо кистей внутри были яблоки.

— Японцы — очень плохие люди, — продолжил он. — Они творят ужасные вещи. Китайский народ не забудет ни тех, кто помогал нам, ни тех, кто помогал им.

Говорил незнакомец проникновенно, но его слова заставили меня вздрогнуть, и я даже забыла о боли в плече. Он остановился и положил велосипед на землю. Я хотела убежать, но страх сковал меня. Китаец медленно поднес руку к моему лицу и жестом фокусника сдернул перчатку. У меня перед глазами оказался изуродованный, плохо залеченный обрубок, затянутый кожей, пальцев не было. Я вскрикнула и в ужасе отшатнулась от него, хотя понимала, что он не просто хотел напугать меня, это было предупреждение. Забыв о велосипеде, я помчалась к дому.

— Меня зовут Тан! — прокричал мне вслед человек. — Запомни это имя!

Добежав до двери, я оглянулась, но его уже не было. Я с трудом поднялась по лестнице к спальне матери, чувствуя, как в груди бешено колотится сердце. Но, открыв дверь, я увидела, что она все еще спит. Ее черные волосы разметались по подушке. Я сняла пальто, аккуратно приподняла одеяло и забралась в постель рядом с ней. Она вздохнула, слегка коснулась меня рукой и снова провалилась в сон.

В августе мне исполнялось тринадцать лет, и, несмотря на войну и гибель отца, мать решила продолжить семейную традицию и отпраздновать мой день рождения в старом квартале. В тот день в город нас повезли Борис и Ольга. Борис снова собирался постричься, а Ольге нужно было купить какие-то специи. Я родилась в Харбине, и, хотя многие китайцы говорили, что мы, русские, здесь чужие и не имеем на этот город никаких прав, мне всегда казалось, что он для меня родной. Когда мы въехали в город, я увидела знакомые церкви с луковицами куполов, светлые домики и восхитительные колоннады. Мать тоже родилась в Харбине, в семье железнодорожного инженера, после революции потерявшего работу. Но только благодаря моему отцу мы не утратили связь с Россией. Он был из дворян, и поэтому слово «царь» не было для нас пустым звуком.

Борис с Ольгой высадили нас в старом квартале. В тот день было необычно жарко и влажно, поэтому мать предложила купить мороженого. Такого ванильного мороженого, как в Харбине, больше не делали нигде. В нашем любимом кафе было полно людей и царило такое необычное оживление, какого мы не видели уже несколько лет. Все обсуждали распространившиеся по городу слухи, что японцы собираются сдаваться. Мы с матерью сели у окна. За соседним столиком женщина рассказывала пожилому мужчине, что слышала, будто вчера ночью бомбили американцы, а в районе, в котором она живет, был убит японский комендант. Ее собеседник кивнул головой и, поглаживая рукой седую бороду, серьезно сказал:

— Китайцы никогда бы не решились на такое, если бы не чувствовали, что начинают одерживать верх.