В ОКОПАХ

В эту суматошную ночь так и не удается заснуть. То в машину, то из машины. То приказывает Кохов, то Грибан. А вот и Бубнов подает свою морскую команду «свистать всех наверх».

Вокруг потемнело. Словно кто-то подмешал сажи к плотному помутневшему воздуху. Луна всего час назад была похожа на высвеченный изнутри туго надутый оранжевый шар. Но, уколовшись об острые верхушки деревьев, она сразу сникла, поблекла. Встревоженный холодным ветром, налетевшим со стороны Нерубайки, лес протестующе загудел, зашевелился. Через поле потянула поземка.

Идем со Смысловым ко второй самоходке, возле которой назначен сбор. Я не успел переобуться, перекрутить обмотки. Одна из них расползлась, съехала вниз, и ветер задувает в ботинок крупинки снега. Стаскиваю ее на ходу, скручиваю, как бинт, — наверну там, на месте.

Батарейцы окружили комбата и Бубнова. Закуривают. Ждут, какое приказание будет на этот раз.

В стороне над траншеями взлетает ракета. Оттуда опять доносится трескотня автоматов, в которую дробно вплетаются отрывистые пулеметные очереди. Немцы не дают саперам покоя, снова втягивают их в перестрелку.

— Все собрались? — спрашивает Грибан и, не дожидаясь ответа, приказывает: — Наводчикам и водителям остаться в машинах. Остальным, кроме офицеров, — в распоряжение лейтенанта Бубнова. Надо помочь саперам.

— Проверить автоматы и карабины, — добавляет Бубнов. — Пойдем сейчас же…

Шагаем без строя, гурьбой. Нас набралось целое отделение. Да еще какое! Пять рядовых и сержантов и два лейтенанта. Вместе с нами отпросился у Грибана техник-лейтенант Шаповалов — помощник комбата по технической части. Его обязанность — ремонтировать самоходки. Но сейчас они в полном порядке, а ему, видимо, не сидится без дела. Лейтенант захватил автомат. Он держит его за кончик ствола как-то неловко, словно несет грабли или лопату. И потому у него совсем не воинственный вид.

Натыкаемся на темную узловатую ленту бруствера. Это ход сообщения — узкая щель, ведущая от основной траншеи в тыл обороны. Она отрыта только до пояса. Но больше и не требуется, чтобы пройти скрытно от глаз противника. Такие ходы роют, когда долго стоят в обороне, — с ними безопаснее и удобнее: можно незаметно переправлять убитых и раненых в тыл, доставлять солдатам продукты, боеприпасы, почту.

Спрыгиваем вниз, гуськом шагаем след в след, пока под ногами не открывается глубокая, почти в рост, траншея. В ней сидят на корточках трое солдат. Они вскакивают, прячут в рукава недокуренные цигарки, разглядывают нас во все глаза. И каждый глядит по-своему: один — с удивлением, другой — с затаенной радостью, у третьего на лице нетерпеливое ожидание.

— Где командир роты? — спрашивает Бубнов высокого темнолицего сержанта, у которого поверх шапки накинут коричневый капюшон, отрезанный вместе со шнурками от плащ-накидки.

— Они там, дальше. — Сержант машет варежкой влево. — Мы этот фланг держим. А они туда ушли. Там горячее…

— Сколько вас здесь?

— Пятеро. Еще двое у пулемета — тут рядом. Четверых командир роты перебросил на левый фланг.

— Хорошо, — прерывает его Бубнов. — Вот вам подкрепление. Еще пятеро. За старшего лейтенант Шаповалов. А мы двинемся к командиру роты. Помните, назад ни шагу! Смыслов, за мной!

Бубнов и Юрка уходят. Сержант пристально, изучающе рассматривает Шаповалова. А тот осматривает саперов и искоса вопросительно поглядывает на нас. Видимо, он не знает, с чего начать разговор.

Лейтенант из тех офицеров, у которых нет и, наверное, никогда не было подчиненных. Личный состав батареи подчиняется Грибану. А в подчинении помпотеха только машины, да и то вышедшие из строя, нуждающиеся в ремонте.

— По-моему, надо сначала познакомиться, — наконец задумчиво произносит Шаповалов.

Он не умеет или не хочет разговаривать с солдатами по-командирски, как офицер. Саперы, наверное, ждут от него указаний. А лейтенант начинает по очереди представлять им каждого из нас, словно артистов.

— Это Иван Кравчук, — кивает он на бравого старшину, арттехника батареи.

— Заряжающий Егор Егоров. Он у нас самый молодой.

— Ефрейтор Пацуков, сибиряк.

— Это Дорохов. Тоже самый молодой. Он еще необстрелянный…

— А моя фамилия, как вы уже слышали, Шаповалов.

Закончив «представление», лейтенант произносит нравоучительный монолог о необходимости на передовой постоянного чувства локтя. Он говорит просто, от чистого сердца, но избитыми и истертыми фразами и уже совсем невпопад поздравляет саперов с успехами в предыдущих боях.

— Спасибо, — растерянно лопочет сержант-сапер, сбитый с толку неожиданным поздравлением. — А у нас я тут за старшего. Моя фамилия тоже Шаповалов.

Солдаты смеются. А лейтенант с изумлением глядит на сержанта. Оба они с минуту молчат. И это очень похоже на немую сцену в спектакле.

— Первый раз за войну встречаю свою фамилию, — произносит наконец старший по званию Шаповалов. — Вы откуда родом? Я из Перми.

— А я из Краснодара.

— Земляки! — восклицает Кравчук, и мы снова хохочем…

Над нашими траншеями в той стороне, куда ушел Бубнов, взвивается осветительная ракета.

— Немцы идут! — растерянно кричит Егоров, показывая рукой за бруствер.

Свет ракеты выхватывает из темноты заснеженное поле и длинную, зигзагообразную цепь гитлеровцев, растянувшуюся по всему склону противоположного бугра. Кажется, воспользовавшись темнотой, таинственная вражеская высотка пододвинулась к нам ближе. До немцев метров пятьсот, не больше. Они бегут вниз, в маленький овражек, который вряд ли их скроет: он просматривается чуть ли не весь.

Слева начинает строчить пулемет. Хлесткие короткие очереди вспарывают тишину ночи. Они словно подталкивают нас. Мы лихорадочно щелкаем затворами и, как по команде, выбрасываем автоматы и карабины на бруствер.

Оставив в воздухе серый дымовой шнур, ракета гаснет, не долетев до земли. Тут же вспыхивает другая. А немцы не обращают на них внимания. Они не останавливаются, наоборот, бегут все быстрее и быстрее.

— Не стрелять! Подпустим их ближе! Пусть их бегут! — неожиданно командует сержант Шаповалов.

А мне вдруг становится холодно. Бьет озноб. Наверное, это от нетерпения. Вот они, гитлеровцы, — рядом! Почему же нельзя стрелять?! Их надо бить, бить, бить!.. На левом фланге к первому пулемету подключился еще один. Они тараторят, словно стараясь переговорить друг друга. А мы все молчим. Лейтенант не подает никакой команды. Кажется, наш помпотех немножко растерян. Наверное, никак не может решить — слушаться ему сержанта или командовать самому. А сержант больше не произносит ни слова. Свет ракеты падает ему на лицо. Он смотрит за бруствер сузившимися глазами, словно охотник, высматривающий из засады приближающегося зверя.

Цепь наступающих гитлеровцев переламывается надвое. В самой ее середине солдаты падают. Не поймешь — или их укладывают пулеметы, или они залегают от страха перед опасностью. Рассыпавшись на мелкие искорки, гаснет ракета. После яркого