Чтобы успокоить разохотившихся людей, наемникам пришлось потрудиться. Одного из матросов Ганс даже ударил мечом, не вытаскивая его из ножен. Остальные, тяжело дыша и переговариваясь осипшими глотками, отошли от безжизненно замершего Позняка.

Вратко дернулся изо всех сил, но Дитер пнул его под колено, до хруста выворачивая локоть, и плавно уложил носом на палубу.

– Оттон! Глянь, что с русичем! – гаркнул он помощнику.

Рыжий наклонился над новгородцем. Дотронулся до шеи под нижней челюстью.

– Кажись, не живой… – проговорил он угрюмо через несколько мгновений и выпрямился.

Магдебуржец витиевато выругался и отпустил Вратко.

Парень лежал, прижавшись щекой к теплой от летнего солнца доске, и все никак не мог понять: как же так, почему вдруг отец умер? Ведь этого не может быть… Совсем недавно жизнь казалась сплошной чередой радостей, и вдруг…

На лица моряков постепенно набегала растерянность. Они переглядывались, будто желая спросить друг у друга: что же это мы натворили, а?

Гюнтер встал на четвереньки, пуская длинные нити розовой слюны. Плюнул в ладонь. Шепеляво выругался:

– Жубы выбил, шука шловенская…

Глянул на Дитера в поисках поддержки. Магдебуржец не то что не ответил, а даже не удостоил хозяина взглядом. Сказал Гансу:

– За святым отцом сходи. Надо бы по чести все…

Капитан поднялся вначале на колени, а после, кряхтя, на ноги.

– Что же теперь делать? – растерянно проговорил он.

– Раньше думать надо было! – каркнул в ответ Дитер.

– Так он первый начал.

– Да знаю я!

– Так что ж ты шмотришь волком?

– Как хочу, так и смотрю. Ты меня для чего нанимал?

– Защищать и охранять…

– Вот я и защитил.

Тут только Вратко заметил, как неестественно вывернута шея отца. Припомнил удар Дитера, нанесенный с помощью веса всего тела, из прыжка…

– Што ш трупом делать-то будем? – не отставал Гюнтер.

– А вот в советчики я как раз и не нанимался! – Магдебуржец резко одернул кожаный бригантин.[9]

Капитан шмыгнул носом, вытер кровь рукавом, стрельнул глазами в сторону.

Быстрым шагом к столпившимся людям приближался отец Бернар. Как всегда прямой и решительный, как всегда нахмуренный и сосредоточенный.

Вратко, пока общее внимание обратилось на монаха, приподнялся и сел. Больше всего ему сейчас хотелось плакать. Но паренек помнил, что он уже большой, и крепился изо всех сил. Он представил, как вытаскивает из ножен длинный меч – блестящую полосу холодного, гладкого металла – и рубит всех этих германцев, столпившихся над телом Позняка, словно голодное воронье. Едва ли не воочию увидел ужас на небритых мордах, выпученные глаза, срывающиеся с клинка алые капли, услышал крики и мольбы о пощаде.

– Живой? – деловито осведомился отец Бернар, остановившись над телом.

– Да где там! – махнул рукой Дитер, отводя глаза.

– In nomine Patris, – отец Бернар торжественно перекрестился, – et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.[10]

«Провалился бы ты со своей латынью», – со злостью, какой раньше никогда в себе не ощущал, подумал Вратко.

– Што делать будем, швятой отец? – хмуро поинтересовался Гюнтер.

– Славить Господа, ибо сомнения твои разрешились сами собою, – был ответ.

Капитан закивал, а Дитер отвернулся. На его щеках ходили крупные желваки.

– Не терзай себя, сын мой, – обратился к нему Бернар. – Нет греха, который нельзя отмолить.

– Легко вам говорить, святой отец, – скрипнул зубами магдебуржец.

– Я сам буду молиться, чтобы тебе отпустились грехи.

– Што ш трупом-то шделаем? – вмешался Гюнтер.

– Что делают по морскому обычаю, дети мои?

– За борт и все дела… – подал голос Оттон.

Гамбуржец полез пятерней в затылок:

– Надо полагать, товар его теперь вроде как мой?

– Конечно, сын мой, если это утешит тебя хотя бы немного, – елейным голосом произнес монах.

– Шпашибо тебе, швятой отец!

– Не меня благодари, но Господа нашего! – Отец Бернар возвел глаза к небу.

Гюнтер размашисто перекрестился вслед за монахом.

– Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto…[11]– начал латинянин.

– Э! Погодите-ка! – довольно непочтительно прервал его Дитер. – У словена сын остался! С мальцом-то что делать?

– Да высадить… – пробасил Ганс.

– Жаткнись! – Гюнтер едва не подпрыгнул на месте. – Тебя кто шпрашивал?

Охранник замотал головой и попятился.

– Нехорошо как-то выходит. – Дитер сутулился, будто смертный грех давил на его плечи.

– Шамо шобой нехорошо! Вышадишь его, а он – жалобу в магиштрат! Тебя же жа шкуру и вожьмут!

– Смотрит волчонком, – негромко проговорил старый Иоганн. – Того и гляди, в горло вцепится.

В голосе старика прозвучала такая ненависть, что Вратко поразился – совсем недавно седой германец с безбородым обветренным лицом учил его правильно наживку на крючок цеплять и разговаривал словно с любимым внуком.

– Дорежать бы… – задумчиво протянул Гюнтер.

Отец Бернар покачал головой, но не возразил. Он, кажется, устранился от обсуждения, оставив решение на совести моряков.

– Ты что говоришь? – удивился Дитер. – Это же по какому закону?

– Тебе под шуд, никак, жахотелось?

– Мальчишка – лишние глаза, – спокойно и даже лениво пояснил Оттон. – Нужны ли нам свидетели?

– Как ни крути, Дитер, а ты виноватее всех. – Ганс несильно толкнул командира кулаком в плечо. – За тебя же переживаем. Стараемся…

– Я как-то сам за себя побеспокоиться могу! – нахмурился магдебуржец. – Вы что? Поверх одного греха и второй повесить хотите?

– У него шоболей только марок на двешти… – вздохнул Гюнтер.

– Они всё одно – язычники, – вкрадчиво проговорил монах.

«Вот гад ползучий! – подумал Вратко, безучастно прислушиваясь к тому, как решают его судьбу. – Мы ж крещеные… Или для тебя только латинская вера правильная, а все остальные – тьфу и растереть?»

– Можно ли считать убийство язычника грехом? – продолжал между тем монах.