– Я, ребята, сама еще ничего не знаю. У меня только нехорошие подозрения.

– Не парься, разберемся, – сказал Алешка. – Я люблю всякие подозрения. Из них всегда потом что-нибудь интересное вылезает.

– А я не люблю, – сказал я. – Помните, как дядю Юру в краже подозревали? Легко ему было?

– Это совсем другое дело, – возразила Танька. – Дядя Юра ни в чем не был виноват, а эти картины…

– Краденые? – обрадовался Алешка. – Из твоего лицея? Класс! – Он аж подпрыгнул. – Порезвимся! А то что-то скучно стало в последнее время.

Тут зазвонил телефон и приятным женским голосом тети Жени попросил Алексея Оболенского.

– Лешка, я все сделала, – сказала тетя Женя. – Портреты развернула, увеличила, немного почистила изображение. Кстати, очень славные рисунки. У тебя хороший вкус.

– Я знаю, – скромно признал Алешка еще одно свое достоинство.

– Как тебе их передать? Давай на папин компьютер скину?

– Давай.

– Впрочем, ты же не умеешь им пользоваться, – схитрила тетя Женя.

– Кто сказал? Крышкин? Врет он все! Пересылай, теть Жень, разберемся. А с меня кон-фетка.

– Две. – И тетя Женя положила трубку.

– Готово! – обрадовал нас Алешка. – Сейчас мы эти картинки посмотрим и все тайны разоблачим! Таньки грязи не боятся, да?

Не знаю, как там все тайны, а одна сразу же разоблачилась сама собой. Лешка так уверенно сел за папин компьютер, так мастерски вывел и сформатировал изображение, так ловко сделал распечатки, что сразу стало ясно – в папин компьютер он лазает уже давным-давно и регулярно. Правда, никакой секретной оперативной информации папа там не держит.

Танька схватила листки, сосредоточилась и грустно произнесла:

– Так я и знала. «Мальчик со скейтом», «Биатлонистка»… Наших ребят работы. Но почему же автор какой-то Чашкин? – Она протянула листки нам. – Или Крышкин?

Картины были очень хорошие. Мальчик на скейте был изображен в таком стремительном движении, что за него было даже страшно и немного завидно. А девушка-биатлонистка с винтовкой за спиной и лыжами в руках стояла на снегу, подняв голову к небу, и улыбалась. И казалось, что она сейчас забудет про свои соревнования и не спеша пойдет по зимнему лесу: среди синих сугробов, под красным солнцем.

Я бы долго рассматривал рисунки, но за моей спиной так оглушительно пыхтел Алешка, что листки в моих руках испуганно дрожали.

– Какой еще Чашкин? – взвизгнул он.

– Ты что, – спросила Танька, – его знаешь?

– А то? Из нашего класса. Я недавно ему в лоб дал из-за собаки Шерлока Холмса. – И Алешка с презрением выдохнул: – Толстый Мальчик! – И никак не мог остановиться. – Какой он художник? Он писать-то толком не умеет. А рисует, как корова на заборе.

Мы с Танькой немного остолбенели от этой коровы на заборе. Почище, чем «моргнула ногой». Или «топнула головой».

Танька первой пришла в себя.

– Леш, может, он просто однофамилец? Мало ли в Москве Чашкиных? Тысяч сто, не меньше. Да и дело вовсе не в нем. Дело в другом Чашкине.

– Ты все сказала?! – Алешка немного остыл.

Танька на секунду задумалась, потом сказала:

– Вам надо прийти в наш лицей.

– Легко, – тут же согласились мы.

– Вот там вам кое-что будет интересно узнать. Только, Лех, я тебе очень советую: твоему толстому Чашкину – ни слова. Во-первых, все это дело может стать очень опасным, а во-вторых…

– Можно спугнуть более крупную рыбу, – догадливо завершил Алешка ее наставление.

Когда мама вернулась от тети Зины, мы уже тихо-мирно сидели по рабочим местам и делали уроки. Я – свои, Танька – Алешкины. Алешка – Танькины: просматривал ее эскизы, скучные такие. То шар на тарелке, то детский кубик, то чья-то белая отрезанная по кисть рука.

– Скукотень, – вздохнул Алешка.

Да, но совсем скоро нам станет очень не скучно. Еще как…

Я много думал об этой странной истории. Но так ни до чего не додумался. Как это все понять? Кто-то крадет ученические работы. Потом они вдруг появляются где-то на берегу Средиземного моря, фактически на выставке картин. Зачем, почему, кому это надо? И что за Чашкин такой? Скорее всего, совпадение. И на кого намекнула Танька? Но почему вдруг Алешка, образно говоря, сразу ткнул пальцем в своего одноклассника? А ведь у Алешки чутье будь здоров! Не хуже, чем у собаки Шерлока Холмса…

Тут я сам себя остановил любимыми мамиными словами. Когда мы делаем что-нибудь ненужное или лишнее, она говорит со спокойной иронией: «Тебе это надо?» Не знаю. А кому тогда? Крышкину? Но все-таки на следующий день я не удержался и спросил Алешку:

– А при чем здесь вообще твой Чашкин?

– А кто ж еще? – Алешка в изумлении распахнул глаза. – Они же художники!

– Кто?

– Чашкины! – Вот с этого места, как говорит папа, поподробнее. – Ты, Дим, ничего толком про них не знаешь. Его родители, Дим, один рисует, а другая продает.

Толково объяснил!

Но, в общем, я немного разобрался. Папа Чашкин когда-то был художником. Но потом это дело бросил. Наверное, таланта было маловато. Тогда он со своей женой создал какую-то частную фирму под названием «Галерейка». Правда, Алешка назвал ее «Галантерейкой». Там выставлялись на продажу всякие картины, которые где-то добывал папа Чашкин. Интересное совпадение. Только при чем здесь Средиземное море? И кому там, в этой Европе, понадобились ученические картины?

– Леш, а Толстого Мальчика как зовут?

– Лева. Лева-рева. – Тут он на секунду задумался. В глазах его сверкнули искорки. И он тут же ляпнул: – Дим, все ясно. Этот Чашкин-папа ворует в училище картины и продает на берегу моря под своим именем.

Алешка схватил распечатки:

– Дим, но здесь ведь написано Л. Чашкин.

– А как Левиного папашу зовут? – спросил я.

– А я знаю? – И не успел я схватить его за руку, как он снял телефонную трубку: – Левка, как твоего папеньку зовут?

– А тебе зачем?

Лешка глазом не моргнул:

– Я ему хочу поздравление прислать с Днем художника. – И зачем-то добавил: – И российского балета. – Положил трубку. – Дим, его зовут Тигран. Вот семейка, хищная такая. А мама у них, наверное, Багира. Ты чего-нибудь понял?

Понял. Понял, что автор этих картин Лев Чашкин. Который рисует, как корова на заборе…

Лешка задумался. Я люблю, когда он задумывается. Тогда наступает тишина. А потом догадка. Но это случилось не скоро…

Как-то раз, когда Танька задержалась в своем лицее, а мы вчетвером пили чай на кухне, Алешка вдруг ни с того ни с сего спросил: