Небезынтересно отметить одно сообщение хроники «Юань ши», составленной в Китае в 1368-1369 гг. на основе документов из архива монгольских императоров династии Юань (1280-1368). В разделе, посвященном Хубилаю, под 1273 г. имеется запись: «Как и ранее, давно не приходит Баду». Конечно, после распада Монгольской империи в 1260-е гг. контакты между империей Юань и Улусом Джучи стали весьма редки, но все же тот факт, что в Китае могли не знать о смерти Бату, случившейся почти двадцатью годами раньше, представляется весьма странным. Поэтому Е. И. Кычанов, обративший внимание на эту фразу, выразил сомнение, что речь идет о правителе Улуса Джучи [Кычанов 2000, с. 156].

Сведения о продолжительности жизни Бату представлены только в двух источниках. В «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина сообщается, что «жития его было сорок восемь лет» [Рашид ад-Дин 1960, с. 81]. Любопытно, что в другом разделе Рашид ад-Дин сообщает, что Бату «прожил целый век» [Там же, с. 71 ], при этом и в других местах своего сочинения подчеркивая, что он был «стар». Возможно, под «целым веком» персидский историк подразумевал не столько продолжительность жизни Бату, сколько достижение им вершин власти и могущества, осуществление всех планов. Но неизвестный автор тюркского сочинения сер. XVI в. «Шейбани-намэ», видимо, понял его слова буквально и даже уточнил: «Бату жил долго после смерти Чучи Хана: жизнь перешла за сотню» [Березин 1849, с. XLVI]. Эта фраза позволяет предположить, что вокруг образа Бату к XVI в. начали складываться легенды: приписывание герою долгого века жизни — распространенный прием в эпических произведениях азиатских народов. Так, Рустам, герой иранского эпоса, говорит:

«Шесть долгих столетий прошло с тех времен,

Как был я от славного Заля рожден»

[Фирдоуси 1994, с. 250].

А его отец Заль-Зер даже переживает своего сына. Герои тюркских эпосов также нередко живут намного дольше обычных людей: Аруз, персонаж «Книги Деда Коркуда», —300 лет, герой тюркских эпосор Кер-оглы — 120 лет и т. д. [Липец 1984, с. 44]. Вполне возможно, что и Бату со временем мог восприниматься как некий эпический герой, а разница между историей и эпосом в средневековой традиции была весьма зыбкой. За неимением другой информации о продолжительности жизни Бату примем за истину сообщение Рашид ад-Дина о сорока восьми годах. Известно, что первым годом жизни у монголов считается год, проведенный в утробе матери. Прибавив этот возраст к дате рождения Бату, указанной Гаффари, получим как раз 1252/1253 г., а в ошибочности этой даты мы уже имели возможность убедиться. Отняв же возраст Бату от наиболее достоверной даты его смерти, 1256 г., получим наиболее вероятную дату появления его на свет, 1209 год, по монгольскому календарю — год земли-змеи.

Жизнь Джучи до сих пор не стала темой биографического исследования, хотя периодически появляются работы, посвященные отдельным аспектам его жизни и деятельности[7]. Несомненно, личность Джучи, несколько меркнущая на фоне собственных отца и сына, заслуживает внимания историков. Но поскольку настоящее исследование посвящено Бату, рассмотрим только некоторые аспекты биографии Джучи, имевшие значение в судьбе его сына и преемника. Информация источников об этих событиях настолько противоречива, что позволяет назвать их «загадками Джучи».

§3.1. Загадка первая: происхождение

Как сообщают источники, Джучи родился вскоре после того, как его мать Борте-хатун, старшая жена Тэмуджина (будущего Чингис-хана), была освобождена из меркитского плена, в который попала незадолго до того. Это обстоятельство послужило стимулом для появления слухов о том, что первенец Тэмуджина — вовсе не его сын, а плод связи Борте с меркитским аристократом Чильгир-бохо. Сам Чингис-хан после рождения сына пресек эти слухи, заявив, что его жена попала в плен уже беременной.

Семейство Чингизидов вопрос о происхождении Джучи, видимому, не слишком волновал: проблема рождения Джучи затрагивается только в одном эпизоде «Сокровенного сказания», относящемся примерно к 1218-1219 гг., когда самому Джучи было уже около сорока лет. Перед походом против хорезмшаха Мухаммеда Чингис-хан собрал сыновей, чтобы объявить имя своего наследника и выслушать мнение сыновей, и «не успел Чжочи открыть рта, как его упредил Чаадай: «Ты повелеваешь первому говорить Джочию. Уж не хочешь ли ты этим сказать, что нарекаешь Джочия? Как можем мы повиноваться этому наследнику меркитского плена?» При этих словах Чжочи вскочил и, взяв Чаадая за ворот, говорит: «Родитель-государь еще пока не нарек тебя. Что же ты судишь меня? Какими заслугами отличаешься? Разве только одной лишь свирепостью ты превосходишь всех. Даю на отсечение свой большой палец, ти только ты победишь меня даже в пустой стрельбе вверх. И не встать мне с места, если только ты повалишь меня, победив в борьбе. Но будет на то воля родителя и государя!» И Чжочи с Чаадаем ухватились за вороты, изготовясь к борьбе. Тут Боорчи берет за руку Чжочия, а Мухали - Чаадая, и разнимают» [Козин 1941, §254]. Вполне возможно, что Чагатай «в состоянии аффекта» и в самом деле мог высказать вслух то, что прочие не осмеливались говорить открыто. Вместе с тем нельзя не отметить, что ни Джучи, ни Чингис-хан не стали опровергать слова Чагатая: видимо, для них эта тема была исчерпана, раз Чингис-хан после рождения Джучи признал свое отцовство.

В отличие от монгольских авторов, персидские и тюркские средневековые историки уделили происхождению Джучи куда большее внимание — вероятно, из-за того, что в монгольских государствах Центральной Азии уже в XIV в. сложился культ Чингис-хана, и только принадлежность к его роду по прямой мужской линии давала право на ханский титул [Султанов 2001, с. 60 и след; ср.: Юдин 1992, с. 15-16]. Поэтому придворные историографы Чингизидов всячески стремились подчеркнуть, отсутствие оснований для подозрений по поводу происхождения Джучи. Наиболее подробно официальная версия обстоятельств появления Джучи на свет приведена у Рашид ад-Дина: «В первые же годы деяний Чингиз-хана, когда на страницах листов эпохи еще не появилось следов его миродержавия, его жена, упомянутая Бортэ-фуджин, забеременела Джучи-ханом. В такое время род меркит, воспользовавшись удобным случаем, разграбил жилище Чингиз-хана и увел [в полон] его жену, которая была беременна. Хотя это племя до этого враждовало и спорило с Онг-ханом, государем [племени] кераит, но в то время между ними был мир, поэтому они отослали Бортэ-фуджин к Онг-хану. Так как последний с отцом Чингиз-хана были побратимами и Чингиз-хана [Онг-хан] называл сыном, то он почитал и уважал Бортэ-фуджин, содержал ее на положении молодой снохи и оберегал от посторонних взоров. Так как она была очень красивой и способной, то эмиры Онг-хана между собой говорили: „Почему Онг-хан не берет [себе] Бортэ-фуджин?" Он ответил: „Она на положении молодой жены моего сына и находится у нас в безопасности; неблагородно смотреть на нее с коварными намерениями". Когда Чингиз-хан об этом обстоятельстве узнал, он послал к Онг-хану с просьбой вернуть обратно Бортэ-фуджин одного эмира по имени Саба, из числа ваг-уд'ов рода джелаир... Онг-хан, оказав ей внимание и заботу, отправил ее вместе с Саба. В пути неожиданно появился на свет сын, по этой причине его назвали Джучи. Так как дорога была опасной и не было возможности остановиться, а соорудить колыбель трудно, Саба замесил немного мягкого теста, завернул в него ребенка и взял его в полу своей [одежды], чтобы его [ничто] не тревожило. Он вез его бережно и доставил к Чингиз-хану» [Рашид ад-Дин 1960, с. 65]. Почти дословно повторяют эту историю неизвестный автор «Родословия тюрков» (XV в.), Хафиз-и Таныш Бухари и хивинский хан Абу-л-Гази, писавший свою историю на основе труда Рашид ад-Дина. Последний добавил к сведениям Рашид ад-Дина объяснение выбора имени Джучи: «Чингиз-хан, увидев этого своего сына, сказал: „К нам благополучно прибыл новый гость!" Монголы на своем языке гостя, в первый раз пришедшего, называют словом „джучи". По такому обстоятельству дано этому сыну имя Джучи» [Хафиз 1983, с. 73; Абуль-гази 1996, с. 97-98; ср.: Негри 1844. с. 385].