– А теперь объясни мне, отрок. – Трофим медленно повернул голову к Вовке и тяжелым взглядом пригвоздил того к месту. – Какое первое слово в нашей Правде, а? Рыба?!

– Ну… да! – недоуменно ответил тот, стараясь все-таки отодвинуться подальше от разъяренного воеводы. – Сами же так продиктовали! А мы, между прочим, почти не спали с ребятами, ваши тексты набирая!

– Да? – Пальцы Трофима забарабанили по столешнице. – Тогда садись и читай! Я точно помню, что первый закон гласил про воеводскую власть и выборных людишек.

– Ты прости, Трофим Игнатьич, – вмешался Пычей. – Но у меня в памяти другое отложилось: «Люди рождаются вольными и должны таковыми оставаться до конца жизни. Каждый муж должен отстаивать нашу свободу с оружием в руках. А если…»

– Напраслину возводишь! – Свара невозмутимо отодрал недоеденный кусок от столешницы и засунул его в рот. Прожевав малую его часть под напряженными взглядами собеседников, он слегка удивился: – Чего уставились? Вячеслав не даст соврать: Николай всегда говорил мне про это… самоуважение! Каждый человек, мол, должен работать в поте лица своего, а бесплатных подачек не должно быть, вот так-то! Но и бросать старых и увечных никак нельзя! Как по Писанию все излагал. Лекарь эти его слова в точности передал, а от себя добавил лишь про школы и про то, как монеты тратить… И все это просил записать первыми строками! Помнится, я был с ним согласен по поводу обучения малолеток, хотя и доказывал, что надо вначале им обязанности вменить да наказания строгие ввести за пререкания с начальством! Тогда и самоуважение ваше появится!

– Ладно, хватит скоморошничать! – подвел итог пререканий воевода, хлопнув ладонью по столешнице. – Читай, печатник, до чего мы там договорились…

– Ветлужская Правда! – сипло начал Вовка, но сразу же прокашлялся и вывел молодым задорным голосом: – Параграф первый! Рыба гниет с головы![2]

Вовка скептически осмотрел свой развалившийся башмак, нагло выпятивший стельку из дыры на носке, и тяжело вздохнул. «Да, правильно мама говорила: дешево хорошо не бывает! Однако починить ботинок еще можно, тем более толстая резиновая подошва вполне сохранилась. Только вот как? Возвращаться в Переяславку и просить кого-нибудь зашить дыру? Ха! Засмеют! Скажут: что это за мастер, если он не может отремонтировать свою обувку! Эх, настоящее натуральное хозяйство! Придется придумывать что-то совсем легкое, летнее… Гениально! Пущу в дело свои собственные нежные пятки: буду ходить босиком, как и остальные ребята! Тяжело с непривычки, зато не надо заботиться о том, что утром надевать. Ну в крайнем случае попрошу кого-нибудь сплести мне лапти. Не откажут! А дыру заштопаю потом, у бати должны быть иголки и нитки».

Решив возникшую проблему, молодой гений разулся и, повесив ботинки на шею, медленно похромал по извилистой тропинке в сторону Болотного. Скакать ретивым конем и стучать палкой по окружающим деревьям, не глядя себе под ноги, уже не хотелось. Во-первых, не дай бог кто-нибудь увидит. А во-вторых, одно из последствий такого неподобающего для мастера поведения в настоящее время болталось на связанных шнурках и поочередно с целым собратом било ему в грудь оторванной подошвой, напоминая о доме.

О доме… Маму в последнее время он вспоминал часто, и почему-то всегда такие воспоминания были светлыми и приятными, хотя сам год назад мечтал уехать подальше от ее постоянных нотаций и ругани. Сам себе Вовка это объяснял тем, что плохое быстро забывается, а хорошее остается навсегда, напоминая о детстве. Том самом счастливом периоде, который у каждого человека прекращается в разное время. У кого-то и в тридцать лет это самое младенчество играет где-то там… в пятой точке, а вот у него оно закончилось в начале прошлого лета. И не сказать, что он был сильно против такого развития событий, просто лицо мамы нет-нет да и всплывало в памяти. А в последнее время – постоянно.

«Это ничего, я переживу, даже плакать почти не хочется… Зато с батей мы теперь неразлейвода! А уж какую аферу провернули! Это был самый настоящий заговор!»

Вовка зажмурился от удовольствия, но тут же одернул себя, чтобы счастливое выражение не оставило даже малейших следов на его лице. За то, что они сотворили, не только не погладят по головке, а спустят три шкуры и прогонят на все четыре стороны! И это в лучшем случае.

Однако деваться было некуда: все говорило о том, что вскоре из-под пера воеводы выйдет новая Русская Правда, выдержки из которой часто приводил Радимир на вечерних посиделках. Это было лучше, чем жить без закона, но ветлужцам на первых порах был необходим не сборник по уголовному праву, а нечто совсем другое: краткий свод привлекательных правил, который легко запоминается и может разойтись по городкам и весям без каких-либо усилий с их стороны. Такой закон, который может сплотить ветлужцев в одно целое и привлечь новых людей из окрестных мест! А что можно взять из Русской Правды, помимо запретов и наказаний?

Конечно, помимо всяких слов нужны дела, лучшие условия жизни для людей и защита новых поселений. Кроме того, необходимы хоть какие-нибудь «рецепты» на все случаи жизни, чтобы любой спор не превратился бы в кровавую баню, в которую, несомненно, вовлекутся родичи и соплеменники с обеих сторон. То самое уголовное право, которое сдерживало бы людей и которым был занят воевода. Но пока население было немногочисленным, вполне можно было обойтись и собранием копы. Главное сейчас – костяк правил для общего сосуществования, а уж мясо в виде законов на него потом нарастет! Это в русских княжествах вся власть «от Бога», освящена долгими годами и традициями, а ветлужцы начинают жить заново!

Приблизительно так рассуждали участники мини-заговора, который начал свой отсчет в конце зимы, вскоре после прихода полусотника с Костромы-реки. Иван появился в Переяславке вместе со своими воинами, вышагивающими по речной излучине на небольших четвероногих животных. Назвать их конями не поворачивался язык – из-за малого роста, но неприхотливые существа, в отличие от своих высокорослых собратьев, весьма стойко держались на ледяной поверхности, крепко вцепившись в нее своими шипастыми подковами. За всадниками следовал обоз из четырех саней, на которых они везли свое имущество и несколько мешочков соли, выпаренной в небольших котлах еще осенью. На вопрос, где полусотник достал лошадей, тот ожидаемо махнул рукой: «Э… Махнул не глядя!» После этого вопросы об ушкуе не задавались, а сам он на целый вечер поступил в полное распоряжение воеводы и его ближников. И даже, по слухам, успел на пару с Трофимом искупаться в ближайшей проруби.

А рано утром в дружинной избе собралась теплая компания из пяти человек. Еще год назад они не представляли себе, что ближе друг друга на этом свете у них никого не будет. А теперь даже подумать об ином не могли… Перед Вовкиными глазами надолго запечатлелась картинка того дня. Русская печка, сложенная еще осенью на месте старого подтопка, ласково грела горницу, отсекая трескучие февральские морозы. На столе горкой лежали политые медом плюшки, позаимствованные со вчерашних затянувшихся посиделок. На шестке пускал пар неказистый чугунный чайник, изготовленный Николаем пока лишь в единственном экземпляре. Жгли лучины, поскольку на улице было еще темно, и тихонько говорили обо всем. Мальчишки сначала молчали и слушали, как взрослые обсуждают насущные вопросы будущего бытия, а потом Вовка встрепенулся и предложил осуществить свой замысел, вынашиваемый им с середины осени.