Лаборд завершил речь под дружные «ура». Каждый почел своим долгом продегустировать блюдо, требовавшее, наряду с вилкой и ножом, еще и ложки. Краем глаза наблюдая за сыном, Николя с радостью отмечал, как аккуратно он ест, как свободны и раскованны его движения, напомнившие ему изысканные манеры маркиза де Ранрея и природное изящество его матери.

— Это блюдо как нельзя лучше подходит для моих старых зубов, — произнес Ноблекур.

— Удачное сочетание корочки с нежнейшей начинкой, — добавил Семакгюс. — А как прекрасно оттеняет вкус ягненка это вино сливового цвета!

— Так вы оценили мой выбор? — радостно воскликнул Бурдо. — А мне хотелось бы отметить, что опята, притаившиеся в тонком слоеном тесте, не только свежи и упруги, но и сохранили запах леса.

Ноблекур повернулся к Луи.

— Об этом ужине вы станете вспоминать в коллеже, — проговорил он. — Он достойно украсит ваши воспоминания.

— Когда придется есть холодную кашу и червивую селедку, я буду вспоминать о нем с особым удовольствием, сударь, — ответил мальчик. — Эти прекрасные видения укрепят мое мужество.

Все основательно насытились, когда Катрина внесла и поставила на стол блюдо оладьев с цукатами из айвы, присыпанных сахарной пудрой. Улыбнувшись, старый прокурор сделал знак Пуатвену; и тот исчез, но вскоре вернулся с двумя свертками.

— Молодой человек, — начал Ноблекур, открывая самый объемный сверток, — я тоже учился в коллеже, терпел и суровую дисциплину, и голод. И моя заботливая матушка снабжала меня айвовым мармеладом, который я потихоньку ел каждый вечер, стремясь унять голодное урчание в животе.

Он достал из свертка несколько маленьких коробочек из елового дерева, круглых и плоских.

— В этих коробочках хранится айвовый мармелад, сваренный с добавлением белого вина. Он не только утихомирит ваш голод, но и облегчит любые боли в животе, независимо от их причины. Он также поможет переварить дурную пищу, которой зачастую кормят учеников. Вам остается только спрятать его как следует, ибо кражи в коллежах, увы, случаются очень часто. С этими коробочками вы вполне продержитесь до Рождества.

Далее беседа приняла более общий характер.

— В Версале все еще носят траур по нашему королю? — спросил Лаборд с плохо скрываемым волнением; он так тяжело переживал свое удаление от центра мира, что, несмотря на все усилия, ему не удавалось это скрыть.

— Согласно предписаниям, — начал Николя, — можно носить серый фрак из сукна или из тонкого шелка, в зависимости от времени года, черные шелковые чулки, шпагу, серебряные пряжки и один бриллиант на пальцах. Допускается кружевная оторочка манжет, разрешается носить манжеты навыпуск. Соблюдать предписания необходимо до первого ноября, а далее, в преддверии Рождества, начнутся различные послабления.

— Однако, вы осведомлены даже о мелочах, — заметил Лаборд. — Похоже, вы прекрасно прижились при дворе!

— Следуя совету друзей, я постарался занять там место.

— Меня уверяют, — проговорил Ноблекур, — что король велел Морепа исправить некоторые злоупотребления. Можно ли усмотреть в этом ростки нового?

— Королевскую охоту сократили на сто тридцать лошадей и тридцать пять служителей королевской псарни.

— Да, воистину, великое деяние! — усмехнулся Бурдо. — С одной стороны, выгоняют лошадей, а с другой — король, уступая капризам королевы, увеличивает штат ее прислуги, хотя он без того не мал. Ей не хватает разве что главного сборщика податей и разогревателя сургуча!

— Похоже, Бурдо тоже в курсе всего, что происходит при дворе, — промолвил Семакгюс.

— Разумеется, — ответил инспектор, — ибо я внимательно слежу за тем, куда идут народные денежки.

— Что-то вы давно не подвергали действия двора вашей язвительной критике, — заметил Семакгюс.

— Я утверждаю и настаиваю, — с жаром отвечал Бурдо, — что создание новых придворных должностей отягощает бюджет, и без того обремененный военными расходами по усмирению Корсики. Вы только представьте себе, тамошние жители не ценят счастья, кое ожидает их, когда они станут французами! Мятежники и бандиты разоряют деревни и разбойным путем вымогают деньги.

— В самом деле, — вступил в разговор Лаборд, — мятеж ширится с каждым днем. Наш командующий на Корсике, господин де Марбеф, только что навел порядок в долине Ниоло. Мятежников колесовали на площади перед церковью, при большом стечении народа. А когда в одном из монастырских склепов обнаружили шесть сотен ружей, двух монахов, не долго думая, повесили прямо во дворе монастыря. Скорее всего, дело затянется, и кто знает, когда и чем оно закончится!

— И все же не станем печалиться, — произнес Ноблекур. — Лаборд, я уверен, что вы были на премьере оперы господина Глюка «Орфей и Эвридика». Что вы можете о ней сказать? Ведь оперное искусство не имеет для вас секретов.

— Скажу, — ответил Лаборд, делая вид, что не замечает звучащей в голосе прокурора иронии, — что эта трагическая опера произвела большое впечатление на публику, и ее успех превзошел успех «Ифигении в Авлиде», представленной в прошлом апреле.

— Полностью с вами согласен, — произнес Ноблекур, наслаждаясь удивлением друзей, уверенных, что почтенный прокурор не выходит в свет. — Да, ваше удивление вполне оправдано! Пока Николя гонял оленей в Компьенском лесу, я приказал запрягать, Пуатвен облачился в новую ливрею, взял кнут — и вперед!

Он исподволь бросил взгляд на Николя.

— Когда я прибыл в оперу, господин Бальбастр[4], медоточиво улыбаясь, помог мне добраться до моего места. Он был предельно любезен… сладок до липкости.

Николя пожал плечами.

— Короче говоря, я присутствовал на спектакле и подтверждаю, что он имел успех. Но какой успех? И у кого? Вы, Лаборд, выносите суждение со знанием дела, и, хотя в этом случае я не разделяю ваш вкус, я уважаю ваше мнение. А кто сидел в зале? Три четверти мест занимали старые любезники и юные кокетки, из тех, что проводят время в модных салонах, вырезая бумажные силуэты. Стоит только появиться новой голове, хоть чуть-чуть возвышающейся над общим уровнем, как эта свора немедленно приходит в ярость и принимается извергать потоки бессмысленных слов, словно хозяин лавки, который кучей вываливает перед вами свой товар. Вместо того чтобы отправиться поклониться святому Грелюшону[5], автор тщится скрыть свое бесплодие, оглушая зрителя и парализуя его мозг какофонией жалких звуков и голосов. Но со мной такое не пройдет. Я лучше пойду слушать заупокойные молитвы в монастырь Кларисс в Лоншане. Для меня господин Глюк как композитор не существует.

Воспользовавшись изумлением, в которое повергла друзей его неожиданная эскапада, он одной рукой подцепил кусок ножки, а другой опрокинул в рот стакан с вином.