время от времени, глядя на портрет на стене, встречал взгляд своего знаменитого дяди Джорджа Кеннана, и взгляд его как бы говорил мне: «Ну что ты можешь понять в России. Проехал ли ты тысячи миль по ее бескрайним просторам, где на собачьих упряжках, где на повозках, запряженных лошадьми, видел ли ты столько русских людей, как я, говорил ли ты с ними, как я?»

Дядя укорял и подбадривал, споры русских и мешали и помогали работе. И всех нас, таких разных, что-то объединяло, над всеми нами витал дух великой русской культуры, глубокой, трагической, гуманной. Я прошу вас, обратился Кеннан к работникам библиотеки, при ваших очередных уборках не мойте окна слишком уж тщательно, пусть сохраняется в этих залах полумрак святилища… И не сдувайте слишком уж старательно пыль с книг — пусть для тех, кто приходит сюда, эти великие русские книги, так же как для меня, дышат историей.

Лауреат Нобелевской премии во время речи Джорджа Кеннана думал о чем-то своем.

Кончились речи, он снова подошел к нам:

— Я все думаю, как подключить американских финансистов и бизнесменов к сотрудничеству с Россией, тех из них, кто хорошо и разумно смотрит на мир. Я хочу помочь своей Родине, буду стараться, у меня есть друзья в деловом мире.

— Мы еще увидимся? — спросили мы. — Хотелось бы поговорить.

— Милости просим в Нью-Йоркский университет. Я живу возле Вашингтон-сквера, окна на сквер, вам будет интересно взглянуть. Звоните в любое время. Жду!

2

Корпуса Нью-Йоркского университета тянутся на добрый десяток кварталов. Начиная с 12-й улицы и перекрестка Бродвея на уровне вторых этажей развеваются на ветру голубоватые огромные флаги с двумя белыми буквами — «NY». Красноватые кирпичные здания возникают то там, то тут приблизительно до 3-й улицы, занимая изрядный кусок района Гринвич-виллидж. Издавна здесь жила богема, писатели, художники, переместившиеся сейчас в соседний район, Сохо. Гринвич-виллидж все больше становится комфортабельным, очень дорогим и благопристойным районом. Здесь-то, в самом сердце его расположен Институт экономических исследований при Нью-Йоркском университете, возглавляемый Василием Васильевичем Леонтьевым. Здесь же неподалеку он и живет в большом старом доме, немного похожем на наши сталинские небоскребы: такие же затейливые лепные завитушки наверху, то ли вазы, то ли башенки.

Если не знать жизни Леонтьева, все покажется просто: дом — институт, всего пять минут ходу через всегда гремящий уличными оркестрами Вашингтон-сквер с его фонтаном, вечной толпой, длинными скамейками, на которых часами засиживаются заезжие зеваки. Вашингтон-сквер — Мерсер-стрит, размеренная профессорская жизнь: на работу и обратно домой, лекции, консультации, вечерние прогулки по одному из самых приятных районов Нью-Йорка.

Но эта, такая очевидная и естественная в возрасте Леонтьева схема (а ему за восемьдесят) тотчас же рушится, едва хоть немного соприкасаешься с ритмом его жизни. Оказывается, профессора Леонтьева трудно застать не просто в институте — в стране. То oh в Италии, то в Англии, то в Японии. Каждый день, каждая неделя расписаны заранее — на годы вперед. Но наконец мы его настигаем, и, к нашему удивлению, он тут же назначает встречу: «А можете подъехать через полчаса?»

Узкая уютная улица Мерсер, темный, кажущийся закопченным дом постройки начала века, стеклянный подъезд, второй этаж. По коридору бродят студенты. Мы давно привыкли к тому, что научные институты в Америке часто небольшие. Но тут — отгороженный стеной кусок коридора и несколько комнат. Институт — это сам Леонтьев и его идеи. И еще несколько сотрудников. Этого вполне достаточно, больше, видимо, и не нужно.

…Нобелевский лауреат сидел в своем просторном кабинете у краешка длинного стола, маленький, какой-то скособочившийся, как случайный гость, а не хозяин. Он поднял лицо, худощавое, загорелое, немолодое. Мы едва возникли на пороге, а он уже спрашивал:

— Какие последние новости? Как дела в Советском Союзе? Вы ведь больше знаете. Садитесь-садитесь, рассказывайте. Хотя у меня есть план: пойдемте-ка лучше на ланч, посидим в кафе, это будет приятнее!

Мы едва успеваем оглядеть его кабинет. Таблицы, таблицы. Стена из книжных стеллажей. Фотография под стеклом: солдат-китаец сидит под аркой Великой китайской стены, глядит в открывающиеся запретные дали, в руках у него авоська с яблоками.

— Это я фотографировал, — говорит Леонтьев.

— Это не фотография, а метафора.

— Да, удачно получилось, — соглашается он.

Мы показываем на таблицы:

— Как вам удалось разработать этот метод, можно сказать, еще до компьютеров?

— Повезло, конечно. Хотя всегда везет тому, у кого голова на плечах. Еще очень молодым я догадался: для того чтобы понять, как работает экономическая система, надо иметь и громадное количество информации, и хороший метод ее анализа. Я всегда интересовался теорией. Но меня всегда волновали факты. Я стал составлять таблицу по методу «инпут — аутпут», когда учился в Германии.

…Если заглянуть в нашу экономическую энциклопедию, там написано просто: американский экономист, родился в Петербурге (1906 г.), окончил Ленинградский университет (1925 г.), учился в Берлине (1925–1928 гг.). В 1931 году эмигрировал в США, где преподавал в Гарвардском университете. С 1948 года — директор службы экономических исследований. По контрактам с правительственными организациями выполнил ряд работ по прогнозированию экономики. Автор метода экономического исследования «затраты — выпуск». Лауреат Нобелевской премии (1973 г.).

Как и подобает справочнику, все изложено коротко и бесстрастно. Но вчитываемся в цифры. В девятнадцать лет Леонтьев оказывается за пределами Родины. В 1973 году получает Нобелевскую премию. Основы идей, за которые он ее удостоен, заложены в его работах 40 — 50-х годов.

Это было во многом поворотное время, когда капиталистические страны оправлялись от разрушительных  последствий великого кризиса, когда им пришлось задуматься еще над одной проблемой: как перевести экономику с военных рельсов на мирные. Капитализм переживал период реформ. Принесший Леонтьеву всемирную известность метод экономического анализа «затраты — выпуск» («инпут — аутпут») позволял устанавливать четкие количественные взаимоотношения между валовым общественным продуктом, национальным доходом, развитием различных отраслей экономики. В стихийную рыночную экономику Запада метод Леонтьева вносил элементы прогнозирования и программирования.

Леонтьев стал вычерчивать свои знаменитые таблицы. Он построил их на анализе огромного объема информации. В докомпьютерную эпоху он стал делать то, что как бы предвосхитило появление ЭВМ, в своих изысканиях непосредственно опираясь на практический опыт планирования, накопленный в СССР в 20-е годы, на теоретические изыскания советских экономистов тех лет.

Представление о мире как едином, взаимозависимом, неделимом — один из главных постулатов нового политического мышления. Но разве взаимосвязь и взаимозависимость возникли только сейчас? Они существовали и прежде. История открытия Леонтьева — это, если разобраться, рассказ о том, как капитализм учился у социализма, заимствовал то, что можно было, видоизменив, применить к