* * *

Тем не менее, неминуемо надвигался финал аспирантуры. И финал достаточно позорный, признается Ира. Она очень хотела описать влияние Хайдеггера на теологию, тема крайне интересная. В какой-то момент ей пришлось прийти на заседание кафедры и сказать, что диссертация все-таки не написана, а написать ее нет никакой возможности, ибо ребенок на руках, а в детский сад не берут и т. д. (см. 2 абзац этой главы). И конечно ее ругали. А кандидатский минимум она сдала все-таки. Зачем? Чтобы был, наверное. К тому времени все возможное свое время Ирина отдавала театру. И вот в какой-то момент она поняла, что или ей надо разорваться, или выбирать — наука или театр. Тут-то Ира осознала, что вполне спокойно обходится без истории философии, а без театра вообще не может никак и что жизнь происходит все-таки не в библиотеке и на кафедрах, а в этом зале. Здесь шли музыкальные спектакли, где Ира пела свои песни, а поскольку это были все-таки спектакли, а не концерты, к каждой песне были выстроены мизансцены со сквозными сюжетами, разными персонажами. Выбор был сделан.

«А сколько тебе было лет тогда?» — спрашиваю у Иры. «За 25», — уклончиво отвечает она. То есть я это спрашиваю не для проверки фактов каких-то, а потому, что хочу провести мысль о том, что жизнь в принципе можно повернуть в любом возрасте. Вот была девушка преподавателем истории философии и выбрала все-таки призванием музыку, когда ей было «за 25».

Еще из моего родного города Вологды вынесено убеждение, как кошка из пожара, что люди вокруг считают, что жизнь определяется тут же, когда ты поступаешь в институт, и дальше ты просто нарабатываешь свой какой-то непрерывный стаж, просто в одну точку поместился и пилишь. И надо, в принципе, очень быстро выйти замуж на втором — третьем курсе, а то потом поздно будет, а у тебя что?

* * *

А дальше гейзером выбросило мироновский конкурс. Ира сначала прошла в полуфинал, а потом выиграла его. Не хочу обидеть тех, кто побеждает в конкурсе актерской песни, но я не могу назвать их имена, просто, может, не слежу, а может, после него только редкие люди просыпаются знаменитыми. Хотя выигрывать и само по себе приятно. В общем, мне было непонятно, как перед Ирой после победы в том конкурсе открылись все двери, как она говорит. Ира мне объяснила, что появляются шансы и шансы надо ловить. Тут же нарисовался человек, который со слегка страдальческим видом говорит: «Ах, Ира, как вы поете, это же чудо, химера наслаждения. У меня случайно есть небольшая студия, и там вы можете записать свою пластинку». Театр МГУ после того конкурса заметил, что Ира все-таки большой артист и даже где-то прима, а потому заслуживает бенефиса. И бенефис объявили. И тут происходит чудесная метаморфоза: ненужная старая кожа преподавателя истории философии сброшена и на свет появляется сияющая дива, композитор, поэт и певица в летящем платье, к которой прикованы все глаза.

Если до этого Ира выходила в спектакле, где у нее было 1–2 номера, ну, в крайнем случае 3, то тут уж было все другое. Главреж и худрук сели с Ирой и из 30 ее песен выбрали 18 для бенефиса, собрали актеров, собрали музыкантов и сделали на 2,5 часа бенефис. Такая математика. Меньше чем за 2 месяца программу отрепетировали. В зале студтеатра на улице Герцена тогда еще было мест 600–700, и 2,5 часа все зрители сидели, никуда не уходили и хлопали.

Вот я хочу сказать, что для певицы хорошо начинать творческий путь в театре, мне вот никто не предложит устроить мой бенефис, слово-то какое завораживающее…

Номера для песен были придуманы Евгением Славутиным и при внешней простоте производили мощный эффект. На одной песенке выпархивали мальчик и девочка в маечках и семейных трусиках. Выпархивали они, не раздвигая ножек, потому что под трусиками у них были зажаты светящиеся фонарики. Свет сквозь цветной сатин, как уверяют очевидцы, создавал что-то чудесное. Другую песню Ира должна была петь, лежа на рояле. Петь, при этом «извиваясь, как от спазмов истомы». Костюм был атласный и тесный, прима боялась, что в неподходящий момент возьмет и треснет. Но все вышло чудно.

А что было после бенефиса, Ира не помнит. Поздравлять звезду начали задолго до бенефиса, она была в такой эйфории, что нарезалась еще до начала концерта.

Когда был напечатан мой дневник и его даже расхватали с полок в книжных магазинах, стали на меня сыпаться вопросы, а где же про личную жизнь в дневнике, а почему ты про самое интересное ничего не пишешь. А потому что я огораживаю себя стеклянным зверинцем, нет, этим, железным занавесом. И вот, когда пишу о других, у меня появляется возможность хорошенько порыться в их личной жизни.