на другую планету, но на планету, населённую разумными существами, при всей первоначальной дикости и абсурдности, упорно и настойчиво стремилось перейти из области фантастики, в категорию гипотезы.

Первым очнулся Юра. Привычно пошарив рукой возле горла и не обнаружив на законном месте непременной «бабочки», он потеряно поморгал, кашлянул и осторожно выдал:

– Вообще, это даже хорошо. Судите сами, если там, – кивок в неопределяемое далёко, – смогли отправить нам, э, посылку, значит, смогли разобраться в принципах действия установки. Возможно, помогут и с устранением неисправностей. Сложность только в том, как наладить обмен информацией, найти, так сказать, общий язык.

– Общий язык, – хмыкнул Смирнов, – галактическое эсперанто, что ли?

И тут всех прорвало.

Предложения посыпались, как горох их дырявого мешка, и тут же безжалостно отбраковывались, уступая место другим ничуть не более годным.

Федя настаивал на цифровом коде, ибо язык математики универсален и понятен любому мыслящему существу. Ольга легко разбила его доводы, предложив на память воспроизвести цифры на кириллице. Сама она видела решение исключительно в пиктографии, подтверждением чему служило очевидное сходство в восприятии образов. Смирнов её высмеял, посоветовал не впадать в детство и всерьёз рассмотреть вариант с электронным носителем, который, кстати говоря, сразу решал вопрос немалого объёма передаваемых данных. Тут уже не выдержал Решетников и при поддержке Юры пригрозил завтра же принести техническое задание на лазерном диске. Или на дискете. Или вообще на виниле.

– Куда ты его вставлять будешь, этот свой носитель, подумал? – не без ехидства поинтересовался он, а Юра добил, напомнив про совместимость файловых систем, дескрипторы шифрования и разъёмы.

– Ладно, ладно, – признал своё поражение Смирнов, усаживаясь и отдуваясь, – так что теперь? Переписываться будем? В лучших, так сказать, традициях эпистолярного жанра?

– Заметь, – Решетников сел рядом, – нам тоже не инфокристалл прилетел. Так что будем рисовать.

– Зачем сразу рисовать? – удивился Федя, – Инженерную графику никто не отменял. Геометрическое и проекционное черчение нам в помощь. А что? Прямая она и на другом конце галактики прямая.

– Ты только Лобачевскому об этом не говори, – поддел его Юрий, – и Эйнштейну.

– Знаете, – произнесла Ольга, оторвавшись от созерцания голографической проекции артефакта, – кажется, мы забыли поздороваться.

– Здоровались, вроде, – буркнул Смирнов и вопросительно глянул на Решетникова, – я же не сразу орать начал?

– Я не об этом, – продолжила девушка и указала на вращающееся в воздухе изображение, – знаете, что это на самом деле? Присмотритесь внимательнее. Видите, как он похож на витрувианского человека? Это равносильно тому, как если бы нам помахали рукой.

– Или руками, – подхватил Юра, вставая и подходя к Ольге.

А ведь она права, подумал Решетников, очень может статься, что права. Витрувианский человек, говоришь? Пожалуй, что-то в этом есть. Гармония, значит, поверенная алгеброй.

– Женя, – он повернулся к Смирнову, – на твой взгляд, какова вероятность успешного повторения эксперимента?

Тот выпучил глаза.

– Сейчас? Без точных координат? С ума сошли?

– Синхронизацию провести условия позволяют. С калибровкой сложно, да, но невозможно, – парировал Решетников, – так как?

– Ну, – насупился Смирнов, тем не менее, быстро прикидывая что-то в уме, – за процентов шестьдесят, пожалуй, поручусь. Семьдесят-восемьдесят – как повезёт. Стопроцентной гарантии не дам. Но я категорически…

– В таком случае рискнём, – Решетников удовлетворённо кивнул и скомандовал, – всем занять места. Приготовиться к синхронизации и калибровке. Зайцев, принтер заправлен? Напечатай нам изображение витрувианского человека. И логотип «Заслона» поставь. Не люблю анонимки.

Аулла

– Обрекаю тебя, Аулла, на отлучение от племени на четыре дня и ночи и отрекаюсь от тебя, Аулла, на четыре дня и ночи. Духи свидетели мои и воля их произнесена устами моими, – торжественно и надрывно провозгласил Слышащий, опустил воздетые к небесам руки и с силой впечатал заострённый конец посоха во влажную землю.

Аулла стоял, понурив голову и пряча глаза. Где-то там, совсем рядом, среди притихших соплеменников была она, Эона. Ему становилось невыносимо больно от одной только мысли о том, что она видит его сейчас таким. Униженным, раздавленным, отречённым.

Он понимал, что сам виноват в случившемся. Слишком рано потерял осторожность, слишком быстро уверился в собственной избранности. Всё было слишком. За это и поплатился.

Небесное колесо как раз закатилось за далёкие, похожие на уснувшего ноголапа горы. Вымотавшиеся за день, разморённые жарой соплеменники разбрелись по хижинам и домам, а Аулла снова стоял перед Даром, тяжело дыша и то и дело воровато оглядываясь по сторонам. Окружающий мир был тих и спокоен. В жгутиковом перелеске, что, как стеной, отсекал бывшее пастбище от общины, тоненько попискивали недавно вылупившиеся птенцы; вдалеке, там, откуда много дождей назад пришли предки Ауллы, лениво громыхали трещотки заоблачных великанов. Нашёптывали свои заунывные песни крылья ветров, и даже сам Дар показался сейчас Аулле притихшим и умиротворённым, ожидающим.

Сзади негромко хрустнуло и зачавкало, удаляясь. Аулла резко обернулся, до боли в глазах всматриваясь в полутона сгущающихся сумерек, однако так ничего и не смог разглядеть. Крупных хищников в их небольшой, спрятанной в лабиринте старых, давно уставших гор не было. А чужакам требовалось сначала отыскать сюда дорогу, что было ой как непросто, так что выждав немного и не заметив больше ничего подозрительного, Аулла успокоился, поклонился Духам и уже привычно цепко ухватился за твёрдую и гладкую, с небольшими выступами и выемками поверхность ближайшего обода.

Он там был! Аулла чуть не задохнулся от волнения. Подцепил пальцами плоское и гладкое, слегка уколовшее руку, вытащил и, прижимая к груди очередное послание, принялся спускаться.

Дрожа от нетерпения и переполняющих чувств, спрыгнул, опустился на колени и принялся бережно разворачивать диковинный, ранее никогда Аулле не встречавшийся гибкий и упругий, сложенный в четыре раза материал. Сумерки сгустились уже почти до полной непроницаемости, Очи Неба прятались за густыми тускло подсвечиваемыми изнутри облаками, и Аулле приходилось изо всех сил напрягать зрение, чтобы хоть что–то разглядеть. Но даже в темноте ему удалось разобрать очертания фигуры, так похожей на его собственный рисунок и что-то ещё – плохо различимое, но тревожащее.

Аулла прерывисто вздохнул, чувствуя, как в душе зашевелилось холодное и скользкое предчувствие надвигающейся беды.

– Встань.

Скрипучий голос с навсегда въевшейся повелительностью в каждой нотке прозвучал так неожиданно, что Аулла вздрогнул всем телом и инстинктивно прижал к себе послание.

– Встань, – повторил голос громче и требовательнее.

Очень медленно, уже понимая, кого сейчас увидит, Аулла поднял голову.

Перед ним стояли четверо. И без того болезненно худой и прямой, как его посох, Слышащий рядом с коренастым плотным старостой выглядел ещё выше и солиднее. За их спинами переминались с ноги на ногу в ожидании указаний двое из молодняка – приятели и соседи