— Кузина Дебора, в этом действительно нет никакой необходимости. — В голосе леди Кинсейл звенели нотки отчаяния.

— Дорогая, если кузина Дебора так хочет, не будем ее отговаривать. Я прикажу подать двуколку. — Лорд Кинсейл позвонил в колокольчик. — Через час. Надеюсь, ты не станешь заставлять моих лошадей ждать?

— Не стану, и даже попрощаюсь с вами прямо сейчас, чтобы их не задерживать, — ответила Дебора, пытаясь скрыть облегчение.

— Кузина Маргарет. — Она сжала руку ее светлости. — Джейкоб. — Она присела в нижайшем реверансе. — Желаю вам удачи в возвращении похищенного. Благодарю за гостеприимство, но мне нужно поторопиться, чтобы вовремя закончить сборы. До свидания.

— До следующего года, — слабым голосом попрощалась леди Кинсейл.

Дебора было заколебалась, но осторожность вновь перевесила. Она подозревала, что неприятнее, чем принимать в гостях вдову своего кузена, для графа выслушивать отказ от дома этой самой вдовы.

— За год многое может случиться, — загадочно произнесла она и вышла, закрыв за собой дверь и страстно надеясь, что это уж точно в последний раз.

Лондон, три недели спустя

Эллиот подавил зевок и вытащил из жилетного кармана часы. Пять минут третьего ночи, а его приятель Каннингем и не думает уходить. В игорном салоне Брукса царила напряженная тишина, которую изредка нарушали лишь звон монет, шумные глотки спиртного, щелканье карт да негромкий гул, когда кто-то поднимал ставки. Игроки затаив дыхание следили, как стопки векселей и гиней меняют своих владельцев, и старались не выдать своих эмоций.

Одни не снимали шляп, чтобы скрыть лица, другие закатывали кружевные манжеты поверх кожаных нарукавников. Эллиота, привыкшего играть своей жизнью на куда более высокие ставки, это немало забавляло. Он уже сделал несколько ставок в «фараон», больше для вида, чем ради выигрыша, но последние полтора часа провел в качестве зрителя.

Беспокойно вышагивая по длинной комнате с витиевато выгнутым потолком, с которого свисала тяжелая многоярусная люстра, он вспоминал множество похожих залов, виденных им в Европе. Его привлекала не сама карточная игра, военные коротали за картами долгие часы между битвами. Гражданские не понимали этой скуки, как не понимали присущей войне остроты ощущений. Эллиот же недоумевал, почему Каннингем решил, что его может развлечь подобное занятие. Он совершенно равнодушен к азартным играм и пирушкам. Поднявшись из-за стола, Каннингем, без сомнения, устремится к третьему виду джентльменского развлечения — к шлюхам. И это тоже нисколько не интересовало Эллиота. В данный момент, по необходимости, он был джентльменом, но всегда в первую очередь жил своим умом, даже когда носил военную форму. Сегодня с него достаточно.

— Думаю, я немного перебрал с развлечениями, мой дорогой Каннингем, — произнес он, слегка похлопав того по плечу. — Удачи тебе в игре. И с леди.

— Удача тут не поможет. Тебе-то лучше всех это известно. Я еще не встречал более удачливого человека, когда дело касалось отличного секса.

— Не путай успех с удачей, мой друг, — тонко улыбнулся Эллиот. — И спокойной ночи.

Он забрал шляпу и перчатки и направился к выходу. Вряд ли он будет часто сюда захаживать.

Ночь выдалась сырой и холодной, стоял туман, и в небе виднелся лишь тонкий месяц. Подходит взломщику, хотя думать об этом еще рано.

Бриллиант Кинсейла оказалось довольно трудно продать. Скупщик отказался брать такой приметный камень, и Эллиоту пришлось совершить незапланированную поездку в Нижние земли. Там он с неохотой отдал камень на раскол и огранку, после чего наконец продал. За три бриллианта получил значительно меньше, чем лорд Кинсейл, по слухам, заплатил за исходный камень. И как ему сообщил нанятый сыщик, Кинсейл сильно переплатил за контрабандный товар. Но, что важнее, это цена, которую Кинсейл платил за свое халатное отношение к британской армии.

Не то чтобы он знал или вообще понимал, какую цену заплатила армия за его небрежность. Люди, подобные ему, видели только списки требующихся лошадей, мулов, хирургов. Но были и другие списки, с требованиями полевого оружия, орудий, винтовок, которые соперничали за его внимание и куда чаще побеждали. Правда, какой толк от новых гаубиц, если нет лошадей, чтобы тянуть их к полю битвы? Что толку от мушкетов, штуцеров и штыков, когда воины умирают на поле брани, потому что их не на чем доставить в полевой госпиталь? И нет хирурга, чтобы обработать раны. Что Кинсейл и ему подобные знают о боли и страданиях, которые приносят их сэкономленные пенни? Какое невежество заставляло их выбирать сначала оружие и только потом сапоги, бинты и воду?

Эллиот выругался, с силой разжимая кулаки. Прошло шесть лет, а у него перед глазами стояло застывшее от боли лицо Генри. Даже если бы каким-то чудом ему удалось показать эту картину Кинсейлу, тот увидел бы лишь мгновение боли. Нет, намного лучше бить этих людей по больному, забирая у них то, что они хранят и ценят, то, что для них действительно важно. Эти бриллианты, пусть и распиленные, смогут оказать заметную помощь. Скупой ублюдок Кинсейл так и не узнает, что его камень — своего рода компенсация за его военные преступления.

Как всегда после успешной миссии, как он называл обычно свои вылазки в чужие дома, он просматривал все газеты в поисках сообщений о краже, но лорд Кинсейл, что неудивительно, не стал обнародовать свою потерю. И уже в сотый раз с той ночи Эллиот подумал, что леди Кинсейл могла рассказать об их столкновении. И в тысячный раз приходило воспоминание, как он лежит на ней сверху. Ощущает прикосновение ее губ. Слышит нежные, хрипловатые нотки в ее голосе. Видит ее лицо, удивленный, высокомерный взгляд, округлившиеся глаза, взирающие на него без малейшего страха.

Он не должен был ее целовать. Вспоминая свое преступление, он сначала думал, что она поцеловала его в ответ, но в итоге пришел к выводу, что выдает желаемое за действительное. Просто она была слишком поражена, чтобы сопротивляться. В конце концов, она ведь считала его вором. Интересно, почему же тогда не оскорбилась?

Яркое газовое освещение аллеи Пэлл-Мэлл сменилось тусклыми фонарями Ковент-Гарден. Как всегда в Лондоне в начале года, здесь было совсем безлюдно, но уличным мошенникам хватало клиентов, чтобы заработать себе на жизнь. Послышался шум потасовки, громкий крик и затем хриплый хохот, какого-то мужчину бесцеремонно вытолкнули прямо на ступени борделя. Качая головой, Эллиот сунул шиллинг рябой проститутке, что вопросительно на него смотрела, и, не обращая внимания на ее удивленное «спасибо», заторопился через рыночную площадь.

Его приводил в бешенство яркий контраст между домами джентльменов, частенько захаживавших в привилегированные клубы Сент-Джеймса, и лачугами, где ютились лондонские шлюхи, к которым после игры устремлялись те же самые джентльмены. За пределами Англии он видел и более бедных и больных людей, но здесь его дом, его страна, которой он служил почти шестнадцать лет. Так быть не должно. Неужели именно они победили в более чем двадцатилетней войне?