Нансен блестяще воспользовался лыжами и санями, которые тащились людьми. Пири и Аструп – санями, в которые запряжены были эскимосские собаки. Теперь, когда техника моторов достигла такого значительного совершенства, неудивительно, что Снеедорф решил употребить сани автомобильные, или, если хотите, настоящий санный автомобиль, изобретателем которого был Петер Гальберг. Таким образом время путешествия значительно сокращается: отпадают сложные заботы о провианте, и могут быть продолжены остановки для научных наблюдений.

Петер Гальберг сдувал пепел с сигары, и я убежден, что его мысли не блуждали далеко от Борнгольма…

У меня теперь уже является сильное желание стать участником этой экспедиции. Путешествовать с подобными людьми было бы наслаждением. Но это просто лишь неожиданная мысль. В Упернивике мы разойдемся; каждый направится к своей цели; для меня останутся мои окаменелости и образцы минералов.

Фелисьену будет также тяжело разлучаться с нашими друзьями. Он доверил мне, что и им овладевает та же мысль сделаться участником борьбы с ледяной пустыней.

Наконец-то мы в Упернивике!

Маленькое гнездо на островке, с очень убогой гаванью. Всевозможные вихри и непогоды могут распоряжаться в этом гнезде по их собственному желанию. Дюжина по-европейски выглядывающих зданий; над ними на шесте полощется датское знамя.

Кругом – пустынная дикая полярная природа. Серый горизонт и серые и черные скалы с белой снеговой шапкой сжимают убогий маленький поселок. Идет холодный дождь. Каяки с эскимосами прилетели на волнах и кружатся вокруг, судна, между плавающими обломками льда.

Угощать туземцев водкой, как и продавать им ее, в Гренландии строго запрещено государством. Иное дело табак; и мы наделили эскимосов табаком, чем доставили им большое удовольствие.

Лодка была спущена без промедления, и чрез минуту мы плыли, в сопровождении каяков, к скалистому побережью, где собралась, между тем, небольшая толпа людей.

Начальник, поселка радостно приветствовал нас, даже можно сказать, с пафосом. Он знал Снеедорфа, как самого влиятельного члена Северной Торговой Компании.

Нильсу Киркегору было сказано, чтобы он устроил все, что нужно к предстоящей разгрузке. Мы же отправились к начальнику поселка.

Добряк прямо-таки расплывался, обещая нам помогать чем только может, во всех наших предприятиях. К удивлению, Снеедорф слушал с нетерпением его бесконечную болтовню. Он обратился к начальнику с вопросом, повидимому, не стоящим в связи с предыдущим разговором.

– А Головина? Где здесь живет Надежда Головина?

– Она вышла ровно час тому назад на прогулку в горы, – ответил он.

– В такую погоду?

– Она делает так ежедневно, за исключением больших метелей.

– Что же, она здесь одна?

– Одна. Алексей Платонович, которого она сопровождала, исчез отсюда в конце осени. – Начальник кончил иронически: – Изобретатель… авиатор… путешественник к полюсу! – Говоря это, он постучал указательным пальцем по лбу и провел в воздухе запутанную кривую, значение которой было понятно, и покачал головой.

– Что же, он сломил себе шею? – нескромно полюбопытствовал Фелисьен.

– Вероятнее всего. Да, пожалуй, вне сомнения, – ответил начальник. – Можно предполагать с определенностью. Но… – тут он пожал плечами и взглянул чрез окно на смутное небо, – кто знает, кто это знает?..

Через два часа после этого разговора я увидел в первый раз Надежду Головину. Она подходила к поселку. Белая эльзасская собака с веселым лаем сопровождала ее. Вот портрет Надежды Головиной:

Высокая, элегантная девушка, лет двадцати двух, с серыми глазами. Овальное, славянское лицо, нежное и серьезное, в рамке темных кудрей, лицо, которому прелестные глаза придают мечтательное или задумчивое выражение.

Она говорит приятным альтом, – немного, пожалуй, глубоким, но очень звучным. Она очень образована, воспитана, и я был сильно смущен, слыша в первый раз ее разговор, так как в этом эскимосском гнезде я никогда не мог предполагать присутствия подобной женщины. С какой энергией и бесконечным героизмом переносила она бесконечные дни скуки, тоски и печали арктической ночи!

Ее прелестные глаза раскрылись от удивления, когда она увидела наше неожиданное вторжение в поселок.

Мы вежливо и по-дружески приветствовали ее. Она покорила нас с первого же мгновения. Тишина наполняла комнату, шипел и пыхтел лишь большой самовар. Таинственная корреспонденция, найденная нами при почти фантастической обстановке, дошла, наконец, до своего адресата. Девушка, деликатно взяла оба письма, благодаря нас удивленным и любопытным взглядом.

– Вести из Европы? – спросила она, а потом, когда она взглянула на письмо, крик и вздох вырвался из ее уст: – Дядюшка Алексей! Дядюшка Алексей! Так он жив! Несчастный дядюшка Алексей!

Я увидел, как погасли ее блестящие глаза и как появились на них слезы. Девушка отвернулась и зарыдала. Но когда через минуту она обернулась, энергия вновь светилась в ее глазах. Она положила руку на стол.

– Господа, – сказала она, – вы добрые люди. И я считаю вас своими друзьями. Я должна вам выяснить некоторые вещи, о чем здесь до сих пор еще не говорила. А потом… потом я буду просить у вас помощи.

Свою беседу в доме начальника поселка этим мы кончили.

В салоне судна уселись мы кругом на диванах, а серебристо-белый пес Гуски свернулся у ног девушки, вопросительно поглядывая на нее своими голубыми глазами. И вот что рассказала нам девушка тихим, спокойным голосом.

– Я осталась круглой сиротой четырех лет от роду. За мое воспитание взялся дядя со стороны матери, старый холостяк – Алексей Платонович Сомов. Дядю уже смолоду считали за чудака и в своем семействе и у родных. Носил он, говорят, например, очки из зеленого стекла, а в его рабочем кабинете была привязана на цепочке громадная летучая мышь, которая наполняла отвращением и страхом добрые сердца достопочтенных граждан. Но дядюшка Алексей продолжал глядеть на свет сквозь свои зеленые очки, а мышь спокойно висела себе на шестике, головой вниз, закрывшись своими летательными перепонками и с наслаждением поедая свой корм.

Дядюшка Алексей сначала был преподавателем физики и химии в одном учебном заведении, и со страстью старого алхимика отдавался своим наукам. Его чудачества, а еще больше его либеральные взгляды, принесли ему много неприятностей со стороны начальства. Его споры стали принимать уже острый характер. Но в этот критический момент умерла какая-то дальняя его родственница и оставила значительное состояние, которое, всецело перешло к дяде Алексею.

Тотчас он бросил свою должность, чтобы вполне отдаться осуществлению своей мечты. От теоретического изучения он перешел к практике. Неудачные опыты поглотили большую часть состояния.

Засевшей у него в голове мыслью было устроить динамическую воздушную машину. С этою целью познакомился он с некиим Реньщаковым, механиком, худым, чахоточным человеком, – гением в области взрывных моторов. Работали они оба вместе.