Его голос совсем рядом, низкий и надсадный, как будто слухи о нем оказались правдой, и он действительно никогда не говорил.

Между нами повисает тяжелый вздох, а затем я чувствую под собой сильные руки и безвольно склоняюсь, дивана давно нет, он исчез, а меня… куда-то несут.

Я не могу поднять ни руки, ни ноги. Мои мышцы не работают, кости — словно бесполезно болтающаяся, оторвавшаяся от крепления эластичная резина. Однако я могу дышать, и со сделанным чрез нос вдохом вбираю в себя запахи потемневших роз, земли и сандалового дерева. Точно от такого же аромата я сходила с ума всякий раз, когда по Ричуэл Драйв мимо меня проходил Саллен, одетый в черную толстовку с капюшоном и такие же брюки; руки, как всегда, в карманах, подбородок опущен, темно-каштановые пряди скрыты под капюшоном. Его темные глаза с янтарными искорками и ресницами цвета черного оникса устремлены на меня, а нижняя губа слегка выпячена в суровой гримасе.

Я изучала его так, как никто другой.

Остальные были слишком заняты своим навешиванием ярлыков.

Там, где дело касалось моих друзей, не было места для подробных наблюдений.

Но я кое-что в нем заметила. Я узнала о его истории по тому, как, став старше, он начал носить под толстовкой черные водолазки с высоким воротником, закрывающие горло до самого основания подбородка. Саллен всегда был укутан в ткань, и все же… Он был высоким, сильным, двигался со сверхъестественной, порочной грацией, как парень, которого жестокостью приучили оставаться тенью. Его никто никогда не видел, редко слышал, казалось, ему было запрещено поднимать глаза.

Но когда он это делал, то смотрел только на меня.

Я этим гордилась. Тайно, в украденные, интимные моменты. Когда Вон прикалывался надо мной по поводу договорного брака с Салленом, я делала вид, что мне ненавистна эта идея, но внутри вся светилась нездоровой, скрытой от посторонних глаз гордостью.

Но сейчас, находясь в его объятиях, но все же на почтительном расстоянии от него, я чувствую, как по венам разливается вязкое сожаление, пульс бьется быстро, но слабо, слишком зыбко и прерывисто, чтобы побороть взрыв чувств, подобный Саллену Рулу.

Я моргаю отяжелевшими веками, в кровь просачивается страх провалиться в принудительный сон. Только не отключайся. Не засыпай. Ты должна пережить этот кошмар.

Я приоткрываю губы, будто хочу что-то сказать, но, когда вместо взгляда Саллена мои глаза натыкаются лишь на непроницаемый блеск, подступившие к горлу слова так там и застревают.

Покачиваясь в такт ритмичным движениям, я осознаю, что он идет, ступает, как всегда, мягко, размашисто, словно проскальзывающий сквозь запертые двери убийца.

Вокруг по-прежнему стоит непроглядная тьма.

Не слышно ни звука, и все же ощущение заложенности в ушах становится все сильнее. Я хочу потянуть за них, чтобы хоть что-то услышать, сглотнуть, чтобы открыть слуховой проход, но лишь вглядываюсь в глаза Саллена. В бездну жутких, таящихся там грехов.

И когда в коридоре он идет по направлению к туалетам, но проскальзывает гораздо дальше, глубже, в проход, о существовании которого я, очевидно, и не подозревала, мой разум переходит от желания пошевелиться, закричать, прикоснуться к Саллену, сбежать; к кое-чему… похуже.

Где ты был?

Что с тобой случилось?

Откуда в тебе этот страх быть замеченным?

Кто лишил тебя голоса — твоя мать? Отец?

Ты вообще думал обо мне за эти два долгих года разлуки?

На ходу он пристально смотрит на меня, я чувствую свою голову на сгибе его локтя и то, как мне в бедра и лопатку впиваются кончики его пальцев.

Сейчас он оглядывается назад.

Мне следует подумать о Космо. Меня должна беспокоить его судьба, все ли с ним в порядке, в безопасности ли он. И жив ли вообще.

«Думай о том, кто тебя любит».

Но Саллен въедается меня, совсем как много лет назад, когда мы еще детьми проходили друг мимо друга, словно два кладбищенских призрака; его никогда не замечали, а меня редко понимали. Мы никогда не были полноценными.

И я не думаю о Космо.

Я думаю, что, пожалуй, позволю этому случиться, дам Саллену унести меня в темноту. Вполне возможно, даже если бы и могла, я не стала бы ему сопротивляться.

Но теперь выбора у меня нет, так что мне не нужно притворяться.

Клянусь, губы Саллена растягиваются в улыбке, и в темноте я замечаю блеск его белых зубов, как будто он слышит мои мысли.

— Я чувствую, как у меня на руке бьется твой пульс, — все тем же странным тоном произносит он, и как будто впервые за слишком долгое время пробует на вкус слова. — Не волнуйся, Солнышко. Теперь я не выпущу тебя из тьмы.

Глава 6

САЛЛЕН

Комната светится зеленым. Вдоль стен выставлены пробирки и стеклянные банки, в основание шкафов встроены осветительные вставки. Это не для декора. Они не только подсвечивают полки, но и охлаждают плавающие в формальдегиде образцы. В одном сосуде находится половина змеи с жутковатыми узорами на чешуе. У нее острый темный хвост, а голова… отсутствует. В вакуумных контейнерах содержатся образцы крови, картину завершают ряды пробирок и других занятных объектов.

Ими заполнены все стены от пола до высокого потолка, на пути к моему тайному логову нет двери. Выход из него у меня над головой. Мне приходится осторожно взбираться по полкам, мимо плавающего в самой верхней банке бараньего глаза, а затем тянуть руку к чужеродной выемке в черном потолке.

Затем мне нужно подняться наверх, выбраться наружу и проползти по воздуховодам к месту моего заточения в этом аду. В апартаменты на Ричуэл Драйв, в которых держит меня мой отец.

Однако сейчас я просто осматриваю стены, прислушиваюсь к гудению проводов, чтобы моя коллекция монстров хорошо охлаждалась. В этом нет строгой необходимости, но я привык к самым низким температурам. В менее прохладном помещении я оставить их не могу. Кроме того, Штейн одержим огнем даже в самые жаркие дни. Я этого не