Пол тоже каменный, отметила Инджи, на него брошены парочка газельих шкур и вытертая шкура зебры в углу. Имелась небольшая ванная комната со старомодной ванной и кранами. Только предметы первой необходимости, с удовлетворением подумала Инджи. Скромно, безупречно чисто, с той простотой, что обещает умиротворение. Мебель в двух спальнях такая же простая; единственное излишество — два декоративных фарфоровых кувшина в белых тазах для умывания.

Инджи внимательно рассмотрела черно-белые фотографии над очагом. В центре висела большая фотография в черной рамке, такая выцветшая, что пришлось посмотреть поближе, чтобы различить лица. Приземистый мужчина в военной форме времен англо-бурской войны. Шорты доходили ему почти до колен, икры и огромные ладони ошеломляли. Из-за отсветов — или потому, что глаза еще не приспособились к темноте — лица Инджи не рассмотрела, увидела только необычно большой нос и зачесанные назад волосы. Женщина рядом с ним ничем особенным не отличалась, она стеснялась фотоаппарата, и ее лицо тоже было неясным.

«Строитель „Флорентийского коттеджа“, — прочитала Инджи подпись под фотографией, — мистер Марио Сальвиати, известный итальянский каменотес, со своей женой Эдит, исполнительницей оперных арий».

Следующая фотография запечатлела станционную платформу, длинный поезд и молодых людей в потертой униформе, высунувшихся из окон. На платформе собралась толпа, тут же находилось двое конных полицейских, чьи лошади навострили уши. «Итальянские военнопленные из тюрьмы Зондервотер прибывают в Йерсоненд», — гласила подпись.

Инджи рассматривала обе фотографии. Стекла засижены мухами. И тут она вздрогнула — по комнате потянуло холодным сквозняком. Растирая руки, Инджи вышла наружу, к солнцу, чтобы взять из машины багаж. Она какое-то время постояла в нерешительности, потом все же выбрала себе меньшую спальню с одной кроватью. Она перенесла богато украшенный фарфоровый кувшин во вторую спальню, оставив на комоде простой белый таз.

Развесив вещи, Инджи отсоединила трейлер. Джонти Джек, должно быть, заметил его, подумала она, и может удивиться, поэтому Инджи снова прицепила трейлер к машине и переставила его на другую сторону дома — с глаз долой.

Вернувшись в коттедж, она старательно отмыла стекло на фотографиях от мушиных следов и начала изучать фигуры: каменотеса Марио Сальвиати и его жену; нарядных людей на платформе — женщин в шляпках, украшенных страусиными перьями, мужчин в жилетах и лица военнопленных, некоторые из них радостные и оживленные, другие хмурые и угрюмые. У пары-тройки закрыты глаза — камера щелкнула их в неудачный момент. И еще что-то, чего Инджи никак не могла разглядеть, размещалось на паровозе, прямо на баке с водой. Еще одно выцветшее пятно, скрывающее действительность.

Она отвернулась, взяла с кровати рюкзак и нацепила его на спину. Закрыла и тщательно заперла дверь коттеджа, дважды проверила замок и пошла сквозь парадные ворота. Прямо через дорогу находился поросший лесом овраг; за воротами, между деревьями, вверх, в гору, тянулась и исчезала хорошо утоптанная пешеходная тропинка и едва заметная дорога пошире. Инджи хотелось выбрать тропинку, гора манила ее, но она решительно повернулась и пошла по направлению к городу.

Вдоль улиц тянулись канавы. На каждом углу имелись аккуратно зацементированные водосливы. Каменные перемычки направляли воду в задние садики и приусадебные участки; Инджи узнала ту же руку, что так аккуратно и надежно построила коттедж.

Наконец размеренный ритм шагов успокоил Инджи. Меня так расстроила, думала она, старуха со своим пристальным взглядом и плечом, опустившимся под весом ведра; и удушливое любопытство людей на веранде магазина; и то, как мужчина, в котором я узнала Джонти Джека, не обратил на меня ни малейшего внимания.

Но теперь Инджи понимала, что дело совсем не в этом. Да, действительно, старая женщина с ведром взволновала ее, но основная причина — это запах камня, а за ним, как воспоминание, запах холодной воды. Коттедж для меня — произведение искусства, и я вошла прямо в его лоно. Предполагается, что сегодня ночью я буду в нем спать. Странно будет пытаться уснуть внутри каменной скульптуры. Что-то в этом заставляет меня чувствовать себя неуютно. И лица молодых людей, выглядывающих из окон поезда на той фотографии; и неясная фигура — нечто на паровозе, что не отбрасывает тени; нелепые шляпки с перьями и самодовольные мужчины на платформе… Да что же именно так выбивает меня из колеи?

Так ничего и не поняв, Инджи продолжала шагать вперед. Люди, работавшие в полях, распрямлялись и смотрели ей вслед. Этот город полон людей, которые пялятся на тебя, думала Инджи, людей, которые ужасно интересуются пришельцами из внешнего мира. Их вопрошающие взгляды как будто оглаживали ее, вместе с солнцем скользили по ее коже, по рукам, по ногам… Они вбирали в себя все — солнечные очки, наушники плеера, даже шнурки от ботинок. И издалека угадывали в ней чужую.

Инджи шла все дальше, наслаждаясь ветром, играющим волосами, вдыхая запахи сорняков и люцерны, отдаленные запахи пыли и вельда Кару, и гадала — где может находиться студия Джонти Джека? В свое время в музее — неужели прошло целых два года? — она посетила несколько студий художников. Было весьма захватывающе сравнивать практическую нужду в свете, пространстве и материалах с индивидуальностью мира художников.

Йерсоненд обладает особым ароматом, сделала открытие Инджи. Из-за его расположения рядом с горой слабый, сухой запах Кару смешивался с более насыщенными, отдающими лесом ароматами склона горы и оврага, запахом мочи горных кроликов и еще каким-то запахом, который Инджи никак не могла определить. Она всегда любила приблизить нос к скульптуре и принюхаться к ней. Запахи резины и стали, дерева, чугуна и пластика — все это является частью работы, говаривала Инджи.

Да-да, Джонти Джек, думала она, я тебя «вынюхаю», и нос приведет меня к твоей берлоге. Инджи ни на миг не сомневалась, что сумеет купить эту вещь. Ей никогда не приходилось терпеть неудачу. Во всем, что бы она ни предпринимала, и в самом Кейптауне, и в его окрестностях, ни один художник не отказывал ей. Зачастую они поначалу вели себя грубо и упрямо, изображали из себя непонятых и отвергнутых. Никто не рвался обменять свою работу на деньги. Но постепенно, после нескольких визитов и разговоров, во время которых возникало доверие, они сдавались. Наконец происходили последние переговоры, и сделка завершалась с поразительной скоростью. Но сначала художник должен был почувствовать, что он может позволить себе роскошь уступить. Это сродни любви, цинично думала Инджи — те же самые уловки и отступления, которые являются частью соблазнения.

Она села в тени у забора. Плоть дерева застыла, похожая на свечной воск, вокруг углового столба и проволоки, с которыми срослась. Инджи выудила из рюкзака бутылку с водой и сделала большой глоток. Капли воды, упавшие со дна бутылки, потекли вниз, между грудей.

Тут она снова увидела старуху с ведром. Шарф на голове опустился совсем низко на глаза. Инджи смотрела, как старуха с босыми пыльными ногами приближается к ней. Вряд ли старуха видит меня здесь, в тени, решила Инджи. Пугать ее не хотелось, поэтому девушка начала возиться с рюкзаком, чтобы привлечь к себе внимание тусклых глаз. Старуха дошла до Кровавого Дерева, поставила ведро с водой на землю и подтянула шарф повыше. Теперь она смотрела на Инджи более разумным взглядом, а не тем, полным подозрения, что раньше.