— Я и не собираюсь рисковать. Ты сама доставишь мне дра­гоценности, да еще десять тысяч цехинов в придачу. А пока по­молчи и не брыкайся.

С этими словами Нероне крепко перетянул ей рот платком, а потом вдруг сдернул с Марины ее и без того разорванную ру­башку, обнажив молодую женщину до пояса. В остановившем­ся взгляде Марины отобразился ужас, и это не укрылось от Нероне. Он поднял светильник, осматривая беспомощную пленницу, и удовлетворенно хмыкнул:

— Ага, одна родинка под левой грудью, а другая — возле пупка. Запомним. А еще вот эта штучка мне пригодится. — Не­роне сорвал с шеи Марины золотую цепочку с жемчужной подвеской. — Теперь, милашка, ты у меня в руках. Если через три-четыре дня я не получу золота, то расскажу твоему мужень­ку, что спал с тобой. А в доказательство приведу все приметы твоего обнаженного тела и предъявлю побрякушку, которую ты мне подарила. — Он подбросил на ладони цепочку с жем­чужиной. — Мне кажется, он ревнив, этот римлянин. Если узнает, что ты спала с его злейшим врагом, то не знаю, что он сделает с тобой. Наверное, изобьет до полусмерти. Ты ведь это­го не хочешь, правда? Поэтому лучше откупись от меня — и живи спокойно. Выкуп должен быть доставлен в таверну «Зо­лотое колесо». Сделай это сама или поручи доверенному человеку. В таверне надо спросить фра Бернардо, я живу под этим именем. — Нероне быстро шагнул к двери и остановил­ся, прислушиваясь к тишине в коридоре. — Ну, все, мне пора. Связал я тебя не очень крепко, так что, если постараешься, то через полчаса сможешь освободиться. А я за это время успею уйти. И не вздумай играть со мной, красотка. Если обманешь — берегись! От Нероне Одерико лучше откупиться, чем быть его врагом.

Он еще раз пристально охватил Марину своим цепким взглядом, потом погасил светильник и, подойдя к окну, с ко­шачьей ловкостью перебросил свое тело через подоконник и скрылся в почти непроглядном сумраке ночи.

Марина осталась в комнате одна — беспомощная, связан­ная, голая, дрожащая от страха и ночной сырости. Она приня­лась изо всех сил извиваться, двигать руками и ногами, посте­пенно ослабляя веревки, впивавшиеся в тело. Она задыхалась, стонала, приходила в отчаяние, но не прекращала работы, и наконец после долгих мучений ей удалось освободить одну руку. Она тотчас сдернула с лица платок, но не стала звать на помощь: ей было стыдно предстать перед слугами в столь уни­зительном виде. Отдышавшись, она еще раз напряглась, осво­бодила вторую руку и тогда уже смогла полностью отвязать се­бя от стула.

Первым делом Марина сбросила свою разорванную в кло­чья рубашку и надела новую, закуталась в теплую накидку, по­том закрыла окно и выбежала в коридор.

Безотчетный страх гнал ее в детскую комнату, хоть она и знала, что бандит, выскочивший в окно, не мог проникнуть к ее детям.

Примавера и Роман спокойно спали в своих кроватках, и Марина мысленно возблагодарила Бога за то, что с ними все хорошо.

Агафья, тотчас вскочив, испуганно спросила:

— Это ты, госпожа?

— Это я, не бойся, — шепотом ответила Марина. — Я вдруг проснулась, и мне стало тревожно за детей, вот и пришла про­верить.

— А я к тебе стучалась полчаса назад, но ты не ответила, и я решила, что спишь.

— Да, я спала, но мне снился кошмар, — вздохнула Марина. — А ты почему приходила?

— Сама не знаю... как-то вдруг стало не по себе. И дети беспокойно спали, Вера звала тебя.

— Милые мои сорванцы... — Марина присела перед кроват­ками, поладила шелковистые волосы малышей. — Я теперь не отойду от них до самого утра, здесь буду спать.

Но спать в ту ночь Марина уже не могла; до утра она про­лежала, не смыкая глаз, прислушиваясь к сонному дыханию малышей и чувствуя гулкие, тревожные удары собственного сердца. Агафья в присутствии хозяйки совсем успокоилась и вскоре крепко уснула, а Марина каждую минуту готова была вскочить и метаться по комнате, как зверь, загнанный в клетку.

Вначале она мысленно успокаивала себя, убеждала, что ни­чего страшного не произошло, что она расскажет обо всем До­нато, я он уничтожит пришельца из прошлого, задумавшего отравить им жизнь. Но чем больше Марина об этом думала, тем отчетливее понимала, как трудно будет объяснить Донато все происшедшее. Ведь никто из слуг не видел Нероне, с разбойничьей ловкостью проникшего в дом, а сама она не подняла крик, никого не позвала на помощь и никому ни о чем не рассказала из чувства стыда и боязни огласки. Сохранив в тай­не свое общение с Нероне, она словно бы невольно станови­лась его сообщницей. И как теперь доказать мужу, что генуэ­зец ее не тронул! Ведь этот бандит может привести веские доказательства якобы состоявшейся любовной связи. И если ревность опять ударит в голову Донато — как тогда, на город­ском празднике, то размолвка между супругами может оказать­ся непоправимой. Во всяком она оставит такой болезненный след в их жизни, что они уже не смогут до конца доверять друг другу.

Но еще сильнее, чем грядущая ссора с Донато, Марину пу­гала вероятность Повторного вторжения Нероне в жизнь ее се­мьи. Ведь неизвестно, насколько он опасен, есть ли у сообщники. Теперь Марина ни минуты не могла быть спокойна за себя и своих детей. Конечно, надо рассказать обо всем До­нато, но как и когда? Ведь но сейчас в Кафе и даже не знает, что из таверны «Золотое колесо» за ним, возможно, следит его злейший враг, переодетый в монаха. Что же делать? Самой по­ехать в Кафу и объяснить Донато, что ночью ее тайно посетил Нероне и потребовал большой выкуп! Наверное, это было бы правильным, но Марина не могла решиться посеять зерна недоверия в душе Донато.

«Может быть, и вправду лучше откупиться от разбойника? — мысленно спросила она саму себя. — Откупиться и сохра­нить в тайне. А Донато скажу, что драгоценности украли. Лег­че лишиться драгоценностей чем его доверия». Но тут же Марина вспомнила рассказы опытных людей о том, что вымо­гатели никогда в останавливаются на достигнутом ж если жертва им поддается, то обирают ее до бесконечности.

Она металась в лихорадочных поисках выхода, а сквозь бу­рю ее сомнений пробивалась одна темная и упорная мысль: убить Нероне! Убить негодяя — это будет лучшим и, пожалуй, единственным выходом для нее.

А ведь еще вчера она осуждала Зою, мечтавшую об убийстве ненавистного ей мужа. Сейчас же Марина сама охотно бы наняла убийц, чтобы устранили с дороги ее врага. Зоя что-то говорила о том, будто могла бы отравить мужа, если бы не бо­ялась, что ее заподозрят. Значит, у нее имеется яд?

К концу ночи Марина уже почти додумала свой замысел от­равить генуэзца, явившись на встречу с ним под густой вуалью, чтобы никто не узнал. Под утро ее даже сморил короткий и тяжелый сон, в котором она видела себя и Нероне.

А разбудил Марину звонкий смех малышей. Примавера и Роман, проснувшись, кидались подушками и щебетали, как жаворонки.

Марина взглянула на детей — и вдруг поняла, что сейчас, пока она беременна, не сможет взять на душу такой тяжкий грех, как убийство. Значит, надо искать иной выход... Она сно­ва мысленно заметалась.

Беспокойное, нервное состояние хозяйки в то утро ощути­ли на себе и слуги. Марина кричала, что усадьбу плохо охра­няют, что ночью она слышала под окнами подозрительные звуки, что сторожа беспробудно спят, хотя должны и по ночам следить за домом. Татарку Файзу она выбранила за пыль на коврах, а повариху Теклу — за пересоленное кушанье. Такая суровость госпожи была непривычна, и даже верная Агафья посматривала на нее с тревогой, но, видимо, посчитала, что Марина просто не выспалась.