Такое расположение помещений дает большой приток воздуха, благоприятный для напастей, которым предстояло эти помещения опустошить.

Напрасно Клеопатра при полном параде регулярно и с великим удовольствием посещала Александрию, славные дни Мусейона были уже далеко. Может, и основная библиотека тоже уменьшилась или даже исчезла? Возвращение из ссылки около 127 г. до н. э. восьмого Птолемея (Эвергета II по прозвищу Фискон, или Большое Брюхо), наряду с другими превратностями, оставило Александрию без греков, и в особенности без стипендиатов Мусея. Таким образом, Египтом конца века завладел римский мир, решив исход гражданской войны царицы против ее младшего брата, тринадцатого Птолемея. Цезарь, как известно, поддержал сестру, но, оказавшись блокированным вдалеке от Рима с легкими войсками, решил уничтожить увиденный им в порту значительный вражеский флот, усиленный пятьюдесятью пришедшими на помощь кораблями. Пожар, как сообщает Лукиан, «распространился на другие части города… Прилегающие к морю здания вспыхнули, ветер увеличивал мощь бедствия, пламя… носилось над крышами со скоростью метеора» и т. д. Так в 48 г. до н. э. была уничтожена Великая Александрийская библиотека.

Тем не менее сам Цезарь, рассказывая о битве, снимает с себя ответственность за это, описывая свое критическое положение, чтобы доказать необходимость пожара. Необычайно оправдательный тон этого текста дает возможность увидеть в нем невольное признание им своей вины. Эта гипотеза позволяет предположить, что Страбон старательно избегает упоминаний об исчезнувшей библиотеке просто из самоцензуры, — действительно, менее чем через двадцать лет после катастрофы эта тема остается больной: Цезарь умер, Цезарь жив вечно. Сенека, Плутарх, Аулу-Гелле и другие, напротив, хором обвинили любовника Клеопатры в этом бедствии и расходились только в количестве уничтоженных книг: 40000, 500000 или 700000, если не миллион.

Наиболее близкие к этим событиям источники, однако, говорят только о книжных складах, располагавшихся рядом с набережными, а не о зданиях Мусея. Действительно, книги, привозимые в Александрию, будь то захваченные на кораблях произведения или кипы ввезенных по заказу царя свитков, сначала, согласно Галену, задерживались в «неких зданиях», апотеках, где их некоторое время держали и, возможно, маркировали, сортировали и распределяли между главной и дочерней библиотеками. И многочисленные копии, которые заказывались в этом центре воспроизведения книг, которым была Александрия, также могли находиться там, готовясь к вывозу. Было ли в этой складской зоне четыре десятка тысяч книг?

Необходимо изложить три версии. Сторонники первой напоминают, что диктатор Цезарь ясно выражал желание основать большую публичную библиотеку в Риме. Насильственная смерть помешала ему увидеть реализацию этого проекта, но римская библиотека была открыта всего через девять лет после битвы в Александрии. Не начало ли уже перевозиться туда содержимое Мусейона, с согласия Клеопатры, единственной целью которой всегда было править по обоим берегам Средиземного моря? Не эта ли часть книг, готовая к погрузке на корабли, превратилась в пепел при пожаре в порту? Это объяснило бы покаянную сдержанность отчета о битве. Другая гипотеза состоит в том, что, напротив, в сражении в Александрии практически все книги выжили, чтобы потом оказаться уничтоженными в результате цепи различных отличавшихся жестокостью последующих событий. Третья возможность такова, что все написанное о библиотеке подпитывалось фантазиями и дифирамбами и все авторы могли переоценить богатство на тот момент уже устаревающего собрания, как это многократно происходило впоследствии. Когда Афтоний описывает визит Царицы царей в костюме Изиды в библиотеку, речь идет о храме Сераписа. Снизилось ли к 48 г. до н. э. число томов в Александрии до сорока тысяч свитков, количества, которое признавал Сенека? Такая цифра вернула бы большинство гипотез в пределы разумного. И столько книг гораздо проще уничтожить.

А также, как мы увидим, и восстановить.

«Изучать сегодня Александрию значит самому сделаться александрийцем», — сказал Кристиан Жакоб. Действительно, достаточно перегнуться через перила балкона в квартале Азурита, чтобы почувствовать тесноту порта перед дворцом и неожиданно ясно представить себе там, справа, занимающий весь рейд египетский флот в огне, в то время как горстка римских галер укрылась в отдалении возле маяка, и увидеть эту наступающую волну пламени, пожирающую судостроительные верфи, царские склады и то, что «совсем рядом».

Истина, пока талантливые доказательства сталкиваются друг с другом по поводу мельчайших деталей, в конце концов воцаряется во всей очевидности. Колода карт античной истории может сколько угодно перетасовываться и раздаваться заново, особенно когда она, как в нашем случае, набита джокерами, которые можно трактовать по желанию, такими, например, как таинственное молчание Цицерона или утрата CXII книги Тита Ливия, повествующей как раз о пребывании Цезаря в Египте. И ко всему этому рассказ Страбона, который видел все точно как есть. И не сказал ничего.

Но вот Антоний захватывает библиотеку Пергама и складывает к ногам Клеопатры двести тысяч томов. Они сделаны из пергамента. В этом малоазиатском городе была основана эфемерная династия Атталидов, которые компенсировали свое скромное происхождение подчеркнутым пристрастием к искусствам и учености. Евмен II (197–160 до н. э.) за небольшое время создал легендарную библиотеку и занимался ею с таким рвением, что люди прятали книги, которыми они дорожили. Говорят, что Птолемей V завидовал ему и наложил эмбарго на вывоз папируса, чтобы затормозить развитие этой библиотеки, и что это вызвало появление пергамента, называемого тогда «pergamene charta», пергамская грамота. Это описывает Варрон, заверяя в столь же наивных выражениях, будто папирус был изобретен в Александрии, что заставляет несколько усомниться во всем.

Книги из Пергама, по всей вероятности, должны были присоединиться к десяткам тысяч свитков из малой библиотеки при храме Сераписа, которые до тех пор, согласно всем версиям, оставались нетронутыми. Исследовательская деятельность, пусть в ограниченном объеме и руководимая теперь менее именитыми учеными, не прерывалась. Напротив, Александрии с ее известностью в качестве эллинистического города удалось еще раз вывести из себя Рим. Решительный конец добрым отношениям положил Октавиан.

Судороги агонизирующей Римской империи жестоко сотрясали в то время ее египетскую колонию. В 213 г. Каракалла велел перерезать горло молодым горожанам, которые его высмеяли, и разорить Мусей, у которого он отнял все доходы и распустил всех иностранных исследователей. Шестьдесят лет спустя Аурелиан напал на город, осажденный Зиновием, царем Пальмиры. В дворцовом поясе укреплений свирепствовали бои, и Мусею были нанесены существенные повреждения (комментаторы, желающие оправдать Цезаря, относят к этому моменту разрушение Великой библиотеки; они также обвиняют влажность или арабов, если сами являются христианами). Разрушения возобновляются при Диоклетиане: в 296 г. город огнем и мечом был превращен в руины после восьмимесячной осады, а основная часть жителей истреблена; год или два спустя произошло новое кровопролитие под предлогом репрессий против ученых мужей, сочинивших алхимические трактаты, каковые книги, предназначавшиеся для изготовления золота, были сожжены, «из опасения, как нас уверяют, как бы богатство египтян (которое проистекло бы из них) не внушило им дерзости восстать против империи», — писал Иоанн из Антиохии, которого цитирует Эдвард Гиббон, добавляя с присущим ему юмором: «Гораздо более вероятно, что сему рассудительному владыке была известна нелепость этих выспренних притязаний и что он хотел охранить рассудок и состояние своих подданных от этого пагубного занятия».