бегали по зале, шутили, переговаривались с гостями, кричали что-то, не доканчивали фраз, хохотали и резко жестикулировали. Все были возбуждены, и трудно было отличить пьяного от трезвого, поведение мужчин и женщин казалось странным и ненормальным. Общую картину ночного разгула дополняли певучие металлические звуки мандолин и гитар, извлекаемые группою брюнетов с закрученными усами на полных физиономиях. Брюнеты были в бархатных брюках, в красных поясах и синих рубахах, поверх которых выделялись желтые шарфы. Хотя эти, очень похожие друг на друга, брюнеты именовались в афишах андалузскими студентами, но они скорее напоминали греков, продающих туфли и губки, и других проходимцев.

В проходе между ложами виднелась круглая фигура Пичульского, который облокотился о барьер и внимательно следил за жизнью в его учреждении. Он видел, что выручка этой ночью должна быть большая, на лицо было много кутил, кафешантанных завсегдатаев, и вечер казался очень удачным. Присутствие Пичульского имело большое влияние на деятельность певиц и ресторанной прислуги. Официанты старались еще ниже и подобострастнее кланяться гостям. Немедленно они бросались на стук ножей о тарелки, ибо взгляд директора сейчас же поворачивался в ту сторону. Певицы старались больше пить и веселить гостей, чтобы опоражнивалось большее число бутылок. Когда на певиц взглядывал Пичульский, они сейчас же обращались с каким либо заказом к официанту, и тот мчался в буфет. Также старался, что было сил, Ольменский, стройная фигура которого то и дело появлялась то у одного, то у другого стола. Он почтительно спрашивал у кутящих гостей и строго внушал что либо официанту. Иногда он убегал после слов гостя и возвращался с какой либо певицей. Она покорно следовала позади серьезного Ольменского и издали уже осматривала своих будущих ухаживателей. В нескольких шагах от стола, Ольменский становился с певицей крайне почтительным, пропускал ее вежливо вперед и затем представлял ее сидящим за столом гостям. Мужчины двигали с шумом стульями, вытирая в то же время губы салфетками и продолжая жевать, вставали и протягивали фамильярно певице руки с таким видом, словно они давно с ней знакомы. Ольменский, очутившись близко от Пичульского и встретив его взгляд, подбежал к нему.

— Ну что, как Лаврецкая? - спросил директор.

— В кабинет к аптекарю не хочет итти, но кое - что сегодня сделала.

— Что же именно?

Ольменский усмехнулся.

— Она сегодня ужинает за двадцатью столами, везде заказала яичницу, опрокинула по две рюмки ликеру, потребовала по бутылке вина и нигде ничего не пила и не ела, только вино разлила по стаканам. Студент ее следит за ней.

— А что же гости, не сердятся? — спросил антрепренер.

— Пока нет, — пожал плечами Ольменский, — даже не замечают. Один подошел ко мне и говорит: вот с такой певицей приятно посидеть. У ней нет в мыслях непременно обставить вас, накрыть, заставить истратиться. Требования у нее скромные, яичница да вино, сейчас видно порядочную девушку.

Пичульский не мог удержаться от улыбки, что обрадовало Ольменского.

— Ее ждет аптекарь, и я постараюсь отправить ее туда попозже, когда она здесь достаточно поработает, — сказал он.

— А кто в турецком?

— Рылеев с компанией. У них Де-Колье сидит, а Рылеев зовет Дубровину. Он не на шутку влюблен в нее, хотя не показывает виду. Но Дубровина обиделась на него-и сидит в кабинете у вице-губернатора. Оказывается, что вице-губернатор был с нею раньше в Петербурге знаком, когда он был студентом, а она гимназисткой. Ну, и стали вспоминать старину — две бутылки ре-дереру уже потребовали. Но Рылеев сердится.

— Надо его удовлетворить как нибудь.

— В него Де-Колье влюблена, и теперь вместе с Дубровиной они не могут быть в одном кабинете: Дубровина ревнует.

— Гм! Пичульский сжал брови. — Кто же интереснее: вице-губернатор или Рылеев?

— Конечно, Рылеев: он наш старый гость, а тот случайный. Рылеев пока не знает, где Дубровина; я ей говорил, а она отвечает, что неудобно бросить старого знакомого. Она просто хочет подразнить Рылеева, — фасон такой держит. Не знаю, как выманить ее от вице-губернатора.

— А вы дайте ей знать, что Рылеев уезжает кататься с Де-Колье. Предупредите ее, — посоветовал Пичульский.

Ольменский даже оживился.

— Совершенно верно, — воскликнул он, — очень просто.

Оставив директора, он быстро направился к кабинетам, и у № 5 тихо постучался.

— Войдите, — сказал кто-то изнутри.

Ольменский вошел и, остановившись у дверей, обратился к высоко поднявшему брови вице-губернатору:

— Извините, ваше превосходительство, но госпожу Дубровину просит на несколько слов госпожа Васильева.

Хотя Дубровина не знала никакой Васильевой, но она поднялась с кресла и сказала:

— Ах,- это она! — друг мой, извините, я сейчас.

Вице-губернатор поклонился и с недовольной миной откинулся на спинку дивана, а Дубровина шелестя шелковыми юбками, вышла из кабинета.

VII.

Брюнетка, с правильными чертами лица, карими глазами, почти без грима, Дубровина только по костюму напоминала кафешантанную певицу, жрицу оргий и кутежей. Милое личико ее всегда внушало симпатию гостям, и вследствие этого опа пользовалась успехом у кафешантанной публики. Кутилы были расположены к ней потому, что она держала себя прилично в неприличной обстановке отдельных кабинетов и была недоступнее других. Ее называли капризной, певицы упрекали, что она ломается; гости думали о ней, что она хитрая и опытная женщина, умеющая заставить тратиться на себя, изучившая хорошо систему кафешантанного обогащения. Но вместе с тем, Дубровина вызывала какое-то расположение и невольное уважение у всех к своей особе, хотя она для этого ничего не предпринимала, и все понимали, что она такая же певица, как и другие. В чем был секрет ее обаяния, никто не знал; не мог понять этого и увлекшийся ею кафешантанный завсегдатай, кутила и мот, богатый Рылеев.

Певицы знали Рылеева, знали его привычки и капризы, говорили о них, знали, что Рылеев не жалел денег на кутежи, подарки и подачки, но не любил, если его слишком прозрачно «обставляют». Вследствие этого, Рылееву было крайне неприятно, когда в первый день приезда в «Олимп» Дубровиной, он пригласил ее в кабинет, и Дубровина стала его сразу обставлять. Он сначала был в восхищении, когда увидел пред собой кафешантанную певицу в оболочке порядочной и воспитанной женщины. Дубровина ему в первый момент показалась приятным разнообразием на фоне его кафешантанных похождений. Но когда он заметил, что она бесцеремонно посягает на его кошелек, заказывает дорогой ужин и пригласила хор, Рылееву сделалось обидно. Он, считавший себя знатоком этого быта, всегда хвалился своею опытностью пред певицами, и вдруг