Так я и жил, видя свое будущее определённым на ближайший десяток лет. Признаюсь, рутина заела меня и я редко смотрел на звёзды, что, впрочем, неудивительно – из окна моей спальни в Нёйи-сюр-Сен редко видно что-нибудь, кроме ночного зарева Парижа. Я мало задумывался о таинственном мире вокруг, до тех пор, пока однажды он сам не вторгся в мою размеренную жизнь.

Это случилось не так давно. Я был приглашён в жюри на ежегодный конкурс молодых дарований. Как и несколько раз до того, после некоторых раздумий я принял предложение. Судить молодых поваров не так легко, как это выглядит. Они склонны к экспериментам, часто рисковым, и обожают эпатировать публику. От некоторых таких эпатажей я отходил по нескольку дней.

Впрочем, в этот раз всё было очень даже переносимо, а у некоторых мастеров – неожиданно свежо и интересно. Особенно меня порадовала работа одного юноши из Кале. Темой для него послужил классический американский гамбургер, из тех, что пекутся по выходным на семейных барбекю. Автор, вдохновившись, решил проверить алгеброй гармонию и воссоздал оригинальный вкус, запах и текстуру из совершенно новых, непривычных компонентов. Для булочек он взял вместо кукурузы кенийское сорго, чтобы подчеркнуть почти губчатую мягкость хлеба, капризную корочку (там при небольшом перекаливании хлеб уже обугливается) и земляной привкус. Сам бургер, насколько я понял, был составлен из мяса питомникового кенгуру, дикого кабана и лесного голубя в весьма точных пропорциях. Пикули автор мариновал сам, взяв для этого среди прочего тщательно подвяленные, на самой грани подгнившего, помидоры, отчего вкус получился глуховатый, терпкий, с едва заметной индольной ноткой – этакое хулиганство, баланс на грани между художеством и китчем. Впрочем, я извинил эту резкость, потому что за ней, как за театральным занавесом, таился до времени какой-то полузабытый необычный вкус. Признаться, я был заинтринован, продолжил дегустацию, и вот! – в самой сердцевине, на листках романского кос-салата и рапунцеля, как некий Грааль, была скрыта свежайшая веточка капрюшона. Почка и два листика.

Это был, несомненно, почерк мастера. Одно только использование этой традиционной фламандской приправы, ныне, увы, почти забытой, заслуживало высокой оценки. Да и сама работа была весьма хороша, с кропотливым вниманием к деталям, включая даже «случайно упавший на гриль рядом» кусочек апельсиновой корки. Расставив оценки, я отправился домой, не дожидаясь финальной части. То, что обычно следует за конкурсом, все эти многословные поздравления, неискренние речи и особенно то, что называется фуршетом по окончании – всё это слишком утомительно для меня, чтобы участвовать по доброй воле.

Обычно после таких выходов мне надо отлежаться, осадить внутри все впечатления и только потом приниматься за статью. Здесь же я сразу сел за компьютер и в вечернем свете из окна набросал тезисы, не отказав себе в удовольствии еще раз просмаковать, теперь уже в отчёте, работу молодого мастера из Кале. Затем с чувством выполненного долга лёг спать, усталый и не подозревающий ни о чём.

На следующее утро я позволил себе поваляться в кровати дольше обычного, наслаждаясь мягким утренним светом из окна, приглушёнными неясными шумами воскресного утра и далёким боем колокола. Наш городок вообще по выходным не спешит просыпаться, что, на мой взгляд, выгодно отличает его от Парижа. Понежившись вволю, я всё-таки решил встать и, после обычной утренней рутины, приглаживая мокрые после душа волосы, подошёл к рабочему столу. Там стоял мой переносной компьютер. Открытый.

Я точно помнил, что я вчера писал на нём отчёт. О конкурсе молодых дарований. Особо – об одной работе. Гамбургер… Странно, я помнил конкурс, помнил себя пишущим, за этим компьютером, всего только вчера вечером – но ни единого слова из отчёта не всплывало в моей голове. Более того, проведя ревизию памяти, я осознал, что вчерашняя замечательная работа почему-то тоже выветрилась, не оставив воспоминания. Это было серьёзно и весьма неприятно: ранее я безусловно доверял своей памяти, которая в части запахов и вкусов была абсолютной и безупречной. Что же случилось? Я чувствовал себя как пианист-виртуоз, внезапно позабывший ноту. Вот он играет пассаж, бегло, живо и вдохновенно, и вдруг умолкает, споткнувшись, дойдя до злосчастной ноты. Так же и я: я помнил до оттенка аромата, до крупинки и льдинки вкус мороженого которым кормила меня матушка в Тюильри. Я помнил ужасный вкус нечистой воды Ла-Манша со всеми нефтяными плёнками и прочими непристойностями. Я помнил воздушную мягкость безе, округлый ореховый шарм Луи де Реми и еще десятки, сотни тысяч разных запахов и вкусов. Но, почему-то, вчерашний шедевр был в моей памяти сплошной пустотой.

Я сел за компьютер и впился в собственный текст глазами. Прочёл: он был как будто написан другим человеком и ничего, никакой памяти во мне не всколыхнул. Я умею быть упорным, когда надо: я взял ручку, лист бумаги и начал конспектировать мой собственный текст, переписывать набело. По мере того, как работа продвигалась, я начал ощущать где-то в глубине памяти неясное шевеление. Я усилил нажим: теперь при упоминании вкуса или компонента я старался описать его, найти слова и образы. Дикий кабан: оттенок дичины, орехов, груш. Голубь: розовато-белое мясо, вяжущий отголосок ягод… Так, скрипя ручкой и обливаясь потом, я добрался до середины статьи. Все запахи и вкусы я сумел восстановить, все заняли место в памяти. Все, кроме одного: я не смог вспомнить запах веточки капрюшона.

На ней моя методика дала сбой. Я просто не мог подобрать никаких эпитетов и сравнений. К сожалению, это – беда многих особенных запахов: либо он есть и ты его помнишь, либо его нет вовсе. Ничего, невелика проблема! В моём распоряжении все коллективные знания человечества. Кто-то уж наверняка подобрал и аналоги, и эпитеты. В сеть, господа, в сеть!

Но сеть нанесла мне еще один удар. Как я ни старался, ни искал, я не смог отыскать ни единого упоминания. Сеть глумливо перенаправляла меня на «капюшон», подсовывала «крюшон», радостно выдавала за ответ всевозможные опечатки… Помучившись полчаса, я закрыл многочисленные окна поиска, перешёл в гостинную и снял с верхней полки двухтомник Барнье. Справочник по пряностям и приправам, когда-то он был моей настольной книгой. Это я сейчас, с доступом в сеть, избаловался и задвинул его на полку. Как и положено академическому труду, он был снабжён обширнейшим предметным указателем. Конечно, в описаниях Барнье суховат, но мне было уже совсем не до жиру. Я открыл указатель, лихорадочно пробежался по строкам – в указателе сразу за «каприйским бальзамом» шёл «капсикум». Капрюшона не было.

Сказать, что я был ошеломлён – это не сказать ничего. Как будто небо рухнуло мне на голову. Как будто изо всех красок мира пропал оранжевый цвет или в небе исчезла луна. Я сидел на подоконнике и пытался взять себя в руки, но спокойствие не приходило. Что произошло в мире, пока я спал? Как случилось так, что часть его просто исчезла? Кто-то её выключил, мы живём в Матрице? Или… или что-то произошло со мной. Ложные воспоминания, бред? Я бросил взгляд на стол, сплошь покрытый исчерканными листами бумаги, из них на дюжине были неумелые наброски листьев, почек и надписей всяческими шрифтами «КАПРЮШОН». Ну да, типичное логово шизофреника. Не хватает еще обклеить вот этим стены и опутать красными нитками на булавках, как в тупых голливудских фильмах… Впервые с того дня, когда умерла матушка, захотелось напиться, вдрызг, до бессознания.