— Ну-ка, дружок, скажи, как тебя зовут?

— Рэндолф К. Миллер, — отчеканил мальчуган. — И как ее зовут, тоже скажу. — При этом он показал альпенштоком на сестру.

— Не торопись, тебя об этом еще никто не спрашивал, — спокойно проговорила девушка.

— Мне бы очень хотелось узнать и ваше имя, — сказал Уинтерборн.

— Ее зовут Дэзи Миллер! — крикнул мальчик. — Но это не настоящее имя. На визитных карточках написано другое.

— Какая жалость, что ты не захватил с собой мою визитную карточку! — сказала мисс Миллер.

— По-настоящему ее зовут Энни П. Миллер, — не унимался мальчик.

— А теперь спроси, как зовут его. — И девушка показала на Уинтерборна.

Но до этого Рэндолфу не было никакого дела; он продолжал забрасывать Уинтерборна сведениями о своей семье.

— Моего отца зовут Эзра Б. Миллер. Мой отец не в Европе. Он в лучшем месте.

Уинтерборн подумал было, что такими словами мальчика научили сообщать о пребывании мистера Миллера в небесной обители. Но Рэндолф тут же добавил:

— Мой отец в Скенектеди.{9} У него там большое дело. Он богатый-пребогатый.

— Ну, знаешь! — воскликнула мисс Миллер и, опустив зонтик, стала разглядывать расшитую кромку на нем.

Уинтерборн отпустил мальчугана, и тот побежал по дорожке, волоча за собой альпеншток.

— Ему в Европе не нравится, — сказала девушка. — Он хочет вернуться.

— В Скенектеди?

— Да, домой. Сверстников у него здесь нет. Правда, есть один мальчик, но он без учителя и шагу не ступит, играть ему не позволяют.

— А ваш брат не учится? — спросил Уинтерборн.

— Мама хотела взять ему учителя — в поездку. Одна леди порекомендовала нам такого; она американка, может быть, вы ее знаете? Миссис Сэндерс. Кажется, из Бостона.{10} Она порекомендовала маме учителя, и мы хотели взять его с собой. Но Рэндолф заявил, что он не желает разъезжать с учителем и не будет заниматься в вагоне. А мы на самом деле почти все время проводим в вагонах. У нас была одна попутчица, англичанка, кажется, мисс Фезерстоун, может быть, вы ее знаете?{11} Она спросила, почему я сама не занимаюсь с Рэндолфом, не «наставляю» брата, как она выразилась. А по-моему, скорее он может меня наставлять, чем я его. Он такой смышленый мальчик.

— Да, — сказал Уинтерборн. — Он, кажется, очень смышленый.

— Мама решила взять ему учителя, как только мы приедем в Италию. Ведь в Италии можно достать хороших учителей?

— Безусловно, можно, и очень хороших, — ответил Уинтерборн.

— А может быть, она отдаст его в школу. Рэндолфу надо учиться. Ведь ему только девять лет. Он пойдет потом в колледж. — И продолжая в том же духе, мисс Миллер рассказывала о семейных делах и о многом другом. Она сидела, сложив на коленях свои поразительно красивые руки, унизанные кольцами с драгоценными камнями, и ее ясные глаза то смотрели прямо в глаза Уинтерборна, то обегали сад, то останавливались на гуляющей публике или на прекрасном виде, который открывался вдали. Она говорила с Уинтерборном так, как будто давно знала его. Он был очень рад этому. Ему уже несколько лет не приходилось встречать таких разговорчивых девушек. Эту молоденькую незнакомку, которая подошла к нему и села рядом на скамью, можно было бы назвать болтушкой. Она держалась очень спокойно, она сидела в очаровательной, непринужденной позе, но ее глаза и губы находились в непрестанном движении, голос у нее был мягкий, певучий, тон общительный. Она представила Уинтерборну полный отчет о своем путешествии по Европе в обществе матери и брата, об их дальнейших планах и особенно подробно перечислила все гостиницы, в которых они останавливались. — Эта англичанка, мисс Фезерстоун, наша попутчица, — говорила она, — спросила, правда ли, что в Америке все живут в гостиницах. А я сказала ей, что в стольких гостиницах мне за всю мою жизнь не приходилось бывать. Я нигде не видела такого множества гостиниц, как в Европе, одни гостиницы — и больше ничего! — Но в этих словах не слышалось раздражения: мисс Миллер, видимо, ко всему относилась с легким сердцем. Она добавила, что гостиницы эти очень хорошие, надо только привыкнуть к их порядкам и что вообще в Европе чудесно. Она нисколько в ней не разочаровалась, ни чуточки, может быть, потому, что слышала много рассказов о европейских странах и до поездки. Ведь столько друзей бывало здесь, и не раз. Кроме того, у нее всегда было очень много парижских туалетов и других вещей. А ведь стоит только надеть парижское платье, и чувствуешь, как будто ты в Европе.

— Вроде волшебной шапочки?{12} — сказал Уинтерборн.

— Да, — ответила мисс Миллер, не вникая в это сравнение. — Мне всегда хотелось в Европу. Конечно, не для того, чтобы накупать себе платьев. По-моему, все самое красивое и так отсылается в Америку; то, что видишь здесь, на редкость безобразно. Единственно, чем я недовольна в Европе, — продолжала она, — это обществом. Общества здесь совершенно нет, а если и есть, я не знаю, куда его запрятали. Может, вы знаете? Должно же оно где-то быть, но где? Я очень люблю бывать в обществе, дома мне никогда не приходилось скучать. Не только в Скенектеди, но и в Нью-Йорке. Зиму я обычно провожу в Нью-Йорке. Там мы очень часто выезжаем. Прошлой зимой в мою честь было дано семнадцать обедов, и три из них давали мужчины, — сказала Дэзи Миллер. — В Нью-Йорке у меня даже больше знакомых, чем в Скенектеди… Знакомых мужчин больше, да и подруг тоже, — добавила она после паузы. Потом снова помолчала; на Уинтерборна смотрели очаровательные живые глаза его собеседницы, ее губы улыбались ему легкой, несколько однообразной улыбкой. — Я очень часто бывала в мужском обществе, — сказала мисс Миллер.

Бедного Уинтерборна это и развеселило и озадачило, а больше всего очаровало. Ему еще не приходилось слышать, чтобы молодые девушки говорили о себе подобные вещи; а если и приходилось, то такие речи служили только явным доказательством фривольности тех особ, которые произносили их. Но вправе ли он обвинять мисс Миллер в inconduite[3](может быть, и бессознательном?), как выражаются женевцы. Уинтерборн почувствовал вдруг, что за долгие годы, прожитые в Женеве, он многое утерял: он отвык от принятой в Америке манеры поведения. Да, с тех пор как Уинтерборн, повзрослев, мог давать ту или иную оценку людям, ему не встречались молоденькие американки столь ярко выраженного типа. Слов нет, девушка очаровательна, но эта дьявольская общительность! Впрочем, может быть, в штате Нью-Йорк таких девушек много; может быть, они все на один лад — хорошенькие, часто бывают в мужском обществе? Или это расчетливая, беззастенчивая, многоопытная молодая особа? Уинтерборн утратил чутье, необходимое для разрешения таких вопросов, а разум здесь помочь не мог. Вид у мисс Миллер был совершенно невинный. Кое-кто уверял его, что как там ни суди, а американские девушки — существа в высшей степени невинные, другие же говорили, что как там ни суди, а это неверно. Уинтерборн был готов признать в мисс Миллер хорошенькую ветреную американку. До сих пор ему не встречались девушки этой категории. Он знал в Европе двух-трех завзятых кокеток — особ, которые были старше мисс Дэзи Миллер, и приличия ради держали при себе мужей; они считались ужасными, опаснейшими женщинами, и отношения с ними могли принять весьма серьезный оборот. Но эту молоденькую девушку нельзя было назвать завзятой кокеткой, она казалась такой простодушной; она была всего лишь хорошенькая ветреная американка. Уинтерборн чуть ли не возрадовался, найдя формулу, применимую к мисс Дэзи Миллер. Он откинулся на спинку скамьи; он отметил мысленно, что такого точеного носика, как у этой девушки, ему еще не приходилось видеть; он призадумался, как же вести себя с хорошенькими ветреными американками, где границы в отношениях с ними? И, как не замедлило выясниться, ему предстояло кое-что узнать по этому поводу.