колеса. Серхи жестом показал на вход в музей автоматов, наподобие экскурсовода, который своими внутренними часами отмеряет точное время. Они вошли в полутемный зал, и перед Мертоном предстали расположенные полукругом деревянные клетушки, а в них старинные куклы с грубыми чертами уличных марионеток, ожидающие за стеклами витрин.

– Я тоже ходил сюда мальчишкой, – поведал Серхи, – но приходилось копить денежки, чтобы кинуть монетку в отверстие. Теперь достаточно нажать кнопку.

Они стояли перед витриной, где выставлялась гадалка, – черноволосая цыганка с высокой прической, в тюрбане. У нее были ярко-красные губы и большие раскосые глаза. Она прикрывала рукой колоду карт. Мертон нажал зеленую кнопку, женщина подняла голову, повернулась к нему, медленно сняла карту и зашевелила губами, показывая карту, раз, другой, третий, будто действительно безмолвно гадала ему. В зале больше никого не было, возможно, по причине раннего часа, и они потихоньку обошли все остальные клетушки. Мертон не мог сдержать улыбки перед сценой казни на гильотине: священник протягивал крест приговоренному, палач в капюшоне приводил машину в действие, и голова, отсеченная роковым ножом, падала в корзину. Серхи со всей серьезностью объяснил, как работает хитроумный механизм, позволяющий раз за разом ставить на место отрезанную голову. Потом они посмотрели группу акробатов, которые взбирались друг на друга, выстраивая пирамиду, паяца, надевавшего шляпу пальцами ноги; негров-музыкантов, которые более века играли одно и то же вступление к одной и той же песне. Увидели деревенский танец, а еще, словно музей насмехался сам над собой или над ними, туриста в гавайской рубашке, который поднимал фотоаппарат, чтобы их сфотографировать. Они шли от экспоната к экспонату, и Мертон, будто вернувшись в детство, нажимал все кнопки, но, даже предаваясь кратким механическим иллюзиям, время от времени спрашивал себя, какой такой урок он должен вынести из посещения этого зала. Что Фортуна, по сути, вытаскивает из колоды всегда одну и ту же карту? Что в человеческой комедии отчасти работает принцип вечного возвращения? Что Декарт, как ни крути, не так уж и ошибался, и то, что нам кажется осознанным устремлением, импульсом, свободной волей, тоже движется с помощью искусно пригнанных шестеренок и рычагов?

Мертон остановился перед самой маленькой витриной, внутри которой можно было рассмотреть руку, лежавшую на столе и державшую перо. При нажатии кнопки рука поднималась, острие пера касалось края чернильницы, и рука выводила какое-то слово на листе бумаги. Слово нельзя было прочитать, вероятно, в этом и заключался трюк. Может, здесь любимая игрушка Нурии Монклус, на нее он должен обратить внимание? Не превратилась ли она сама в скрытый механизм, приводящий в движение руки писателей, в потайные мехи, раздуваемые самолюбием? Не она ли из своего кармана платит жалованье самым талантливым, чтобы они могли посвятить себя только написанию романов? Нурия же, если верить слухам, обеспечивает свой кружок избранных в Барселоне врачами, секретарями, няньками, адвокатами, всей невидимой сетью обслуги, чтобы освобожденные руки могли подниматься и выводить слова.

Мертон и дальше нажимал бы кнопки, до самого конца, но пожалел Серхи, которому явно все надоело, и предложил спуститься вниз и выпить кофе. Водитель оживился, поблагодарил, а когда они снова сели в машину и направились в «Саламбо», принялся рассказывать анекдоты о писателях, которых возил по городу. Квартал Грасиа тоже показался Мертону застывшим во времени, с маленькими мирными площадями, старинными барами и узкими улочками, где попадались книжные магазины, устроенные на прежний лад. В кафе Серхи подвел Мертона к стойке и чуть ли не силой заставил заказать полный обед, словно хотел сразу посвятить его во все тонкости местной кухни, дать попробовать все разновидности колбас, копченых и вяленых, ветчин и мелких барселонских рыбок. Когда Мертон попытался остановить его – уж слишком большая сумма обозначалась на чеке, – Серхи и кассир расхохотались.

– Не беспокойся, дружище, сеньора Нурия – хозяйка заведения, она, наоборот, обидится, если узнает, что ты чего-то не попробовал. Пойдем, пока они будут готовить, я тебе кое-что покажу.

Водитель подвел Мертона к стене с длинным рядом фотографий в рамках.

– Знаешь ли ты, что здесь, в этом самом кафе, вручали очень престижную литературную премию? И величайшие писатели «бума» входили в жюри. Вот гляди, они все тут.

Мертон посмотрел и в самом деле узнал их, одного за другим, всю великолепную семерку еще молодых, веселых, плетущих свой заговор среди смеха и поднятых бокалов. Он писал дипломную работу, строго придерживаясь их творчества, методически отделяя их друг от друга, не беря во внимание прилипшие к ним анекдоты, а теперь был вынужден признать: вот он, наверное, тайный ключ к этому золотому поколению, к этой troupe[5], разлетающейся по миру и собирающейся снова. Обеды и кутежи, праздники, справляемые в Париже, на Кубе, в Мехико и Барселоне, где все друг друга знают и обмениваются книгами, как паролями. На одной из фотографий, над самым концом стола, Мертон вроде различил под сбивающей с толку щетиной знакомые черты и, не веря себе, указал пальцем.

– Да, – подтвердил Серхи, – это А., твой соотечественник. Тогда он только начинал, стал известным гораздо позднее.

Мертон рассмотрел серьезное лицо, защищенное отрастающей бородой, фигуру, непривычно худую, чуть ли не истощенную, и не мог не задуматься над тем, чувствовал ли А. уже в то время, сидя за этим столом, насколько далек он от тесной группы чемпионов, как отличается от них.

Серхи вывел его из задумчивости, указав на накрытый стол:

– Пожалуйста, приступай, пока не остыло, а я схожу к машине, вдруг сеньора Нурия освободилась и оставила для меня послание.

Мертон едва успел проглотить пару кусков и отхлебнуть кофе, как водитель вбежал вприпрыжку, с перекошенным лицом.

– Извини, но я должен отвезти тебя прямо сейчас. У сеньоры Нурии встреча с министром, она сможет уделить тебе несколько минут, если мы помчимся стрелой.

Четыре

Машина остановилась на углу проспекта Диагональ, и Серхи указал Мертону на старинное здание из шести или семи этажей. Входную дверь украшали арабески из чугунного литья с филигранными золотыми узорами.

– Звони на четвертый, – велел водитель. – Наверное, она должна с тобой обсудить нечто очень важное или секретное, потому что сообщила, что примет тебя наверху, в зале, а не в одном из кабинетов. Я подожду тебя здесь, потом отвезу в Педральбес.

Входная дверь открылась, и перед Мертоном предстал лифт, отделанный деревом и зеркалами, этакая скрипучая реликвия, которой все-таки удалось и на сей раз, не иначе как с помощью низшего божества, кряхтящего от натуги, поползти вверх, минуя притихшие этажи. Едва прозвенел звонок, как прислуга бросилась открывать дверь в зал, и за