С этого момента две истории соединяются. Мертон действительно защитил диплом в одном из британских университетов и сотрудничал со знаменитым логиком Адамом Макдугласом, составляя исчерпывающую классификацию дихотомий в литературной критике. Правда и то, что он оплачивал обучение, работая инструктором по теннису, – Теофил Норт[1] с южноамериканским акцентом. Более того, вернувшись в Аргентину, не стал добиваться гранта на исследования в области литературы, а устроился тренером в нескольких клубах Буэнос-Айреса – лишь на первое время, пока не начал публиковать рецензии.

Разумеется, тогда всех этих подробностей никто не знал. И пока писатели, потрясенные предельной искренностью его статей, спрашивали друг у друга его настоящее имя и откуда прилетела эта rara avis[2], редактор культурного обозрения, где Мертон публиковал свою грозную колонку о недавно вышедших книгах, хранил на лице улыбку сфинкса и не размыкал губ. Очень скоро, в целях самозащиты, книги, которые присылали на рецензию ведущие издательские дома, начали сопровождаться карточками с отчаянными мольбами: «Пожалуйста, не давайте читать Мертону!» И все же, после первоначального ужаса, наиболее отважные писатели все чаще решались подвергнуться испытанию. Осознавая все риски, они все же не могли противиться неодолимому искушению прибегнуть к оракулу с неведомым лицом, который возгласит наконец то, чего никто другой никогда не скажет: чистую правду о написанной книге, или, по крайней мере, хоть какую-то правду.

Сейчас, спустя годы, это кажется почти невероятным, но в ту эпоху, экзотическую и немного варварскую, критики, считавшиеся опытными, не отказывали себе в том, чтобы писать рецензии на пьесы для театра, представленные их собственными женами, делая вид, будто автор им совершенно не знаком. Ученые дамы возводили на литературные пьедесталы своих любовников или племянников; редакторы культурных обозрений отправляли последний роман писателя Х на расправу его злейшему врагу – писателю Z, и критика лавировала между обменом услугами в рамках «общества взаимопомощи» и почти кровавыми разборками, достойными сицилийской мафии. Кто-то даже заметил, и не без оснований, что, если в будущем напишут историю аргентинской критики, туда по необходимости войдет генеалогическое древо любовных историй, дружеских связей, взаимной вражды и семейных уз. В этих зыбучих песках между обменом благодеяниями и сведением счетов взыскательное и тонкое искусство оценки литературного произведения превратилось в симулякр, в иллюзию, творившуюся для читателей культурных обозрений, а те и не подозревали, что игра ведется краплеными картами. Вот поэтому, когда пришел человек извне, которого никто не знал и который не знал никого, все вдруг подняли головы.

За отважными первопроходцами последовали другие; колонки Мертона увеличились в объеме, перекочевали на первую страницу культурного обозрения, заняли ее всю, и попытаться предсказать, что напишет Мертон о том или ином новом романе самых прославленных авторов, стало излюбленным развлечением в литературной среде. Вскоре, как в пари Паскаля (нечто, подобное русской рулетке) страх уступил место надежде, почти несбыточной, однако сулившей огромные барыши – благоприятная рецензия Мертона означала абсолютный успех. Теперь издательские новинки прибывали в редакцию с посланиями противоположного содержания: «Пожалуйста, дайте прочитать это Мертону!» Рецензии Мертона повторялись из уст в уста в мирке высокой культуры и даже цитировались за пределами Аргентины. Испанские ежедневники быстро заметили это новое имя, воссиявшее в Новом Свете, даже ослепляющее неукоснительной строгостью умственного труда. Многие пытались заполучить его; как водится, успеха добился самый мощный орган – мадридская газета, которая время от времени обменивалась статьями с аргентинским ежедневником, где публиковался Мертон. Так для него начался год чудес.

Заметки Мертона об испанских авторах – это уже стало его фирменным зна́ком – отличали то же полное беспристрастие, тот же отстраненный анализ, какие уже испытали на себе аргентинские писатели. Поначалу в Испании звучали жалобы и ропот, полные страха и изумления, однако все с возрастающим нетерпением ожидали каждую воскресную заметку, которую перепечатывали основные культурные обозрения Латинской Америки. К концу года свершилась коронация, а от нее рукой подать до катастрофы: испанская газета присудила Мертону премию как лучшему критику в номинации «Открытие года». Он приехал на церемонию награждения, и в следующем воскресном приложении мы увидели первое фото «призрака». Мертон представал неприлично молодым и загорелым, выделяясь на фоне седовласых испанских светочей. На второй странице поместили другую фотографию, и теперь ее можно назвать пророческой: критик поднимает бокал шампанского, стоя между дородной Нурией Монклус, одетой в белое, с одной из ее легендарных изумрудных диадем в волосах, и великолепной супругой А., Морганой, которая слегка касается его плеча. Мертон чуть склоняется к Моргане, будто она готова что-то шепнуть ему на ухо, и он не хочет этих слов упустить. Зато самого А. не было ни на одном из снимков. Он уже жил в Испании, но не выезжал из Барселоны – к тому времени начали проявляться первые симптомы болезни.

Историю о том, как Мертон впал в немилость, наверняка многие помнят – это был скандал года в литературной среде. На той же церемонии была присуждена самая крупная премия газеты – лучшему неизданному роману. Колоссальная ее сумма одновременно и влекла, и отталкивала знаменитых писателей. В тот год она досталась, по наводке, вызывающей подозрения, писателю из Мурсии – широко известному, который мог бы со своих продаж «отбить» все деньги до последнего сентаво и даже оплатить из собственного кармана еще несколько банкетов.

Предполагалось, что приложение к газете опубликует критическую статью о романе, получившем премию. Это было частью ритуала. Статья должна была послужить сигналом к началу продвижения книги. Кто-то решил, что было бы неплохо заказать этот тавтологический труд новоявленному молодому чуду – Мертону. Они были абсолютно уверены, что, пригласив Мертона на свой банкет и удостоив его рукопожатием, они могут рассчитывать на его участие в игре по их правилам. Но сразу по возвращении в Буэнос-Айрес, сняв парадный костюм и оставшись наедине с собой, Мертон на полном серьезе прочитал семьсот страниц книги и поступил так, как всегда: сказал правду. То есть изложил письменно в шести тысячах беспощадных знаков свое мнение и отправил в газету, как делал это каждую неделю. Главный редактор культурного приложения находился в отпуске, а выпускающий редактор небрежно просмотрел лишь первые строчки.

Как следствие, полмиллиона экземпляров приложения с судьбоносной колонкой были отпечатаны и распространились по всей Испании. Главный редактор приложения был, несомненно, одним из первых, кто ее прочитал – и перечитал, – не веря собственным глазам, за завтраком на горнолыжном курорте в Пиренеях. К тому времени было поздно предпринимать попытки что-то исправить, оставалось только взывать о возмездии.

Главный редактор потребовал, чтобы ему достали номер телефона Мертона и соединили его с Аргентиной. Ответив на прозвучавший ранним