Водитель остановился у дома Яны и открыл блокнот.

— Вот адресок!

— Когда мероприятие? — спросила Яна.

— Сегодня часов в десять.

— Ого! Не поздновато для хороводов-то? — удивилась Яна, расплатилась и взяла адрес.

В связи с жалким положением ее родного театра Яна поняла, что добыча денег для нее сейчас первоначальная задача и ни от чего отказываться нельзя. А тут они сами в руки плывут. Потом Яна на сто процентов была уверена, что никакой кастинг на серьезный художественный фильм она не пройдет. Как говорится, слухи о ее таланте в этом вопросе сильно преувеличены. Она сняла с карточки двести тысяч рублей, у бывшего мужа просить не собиралась и хотела решить хотя бы точечно материальные проблемы сотрудников ТЮЗа, то есть если не спасти весь театр, то хотя бы так…

Водитель выгрузил чемоданы Яны, окинул ее стройные ноги одобрительным, чисто мужским взглядом, присвистнул для большей убедительности и укатил.

Яна на своих шпильках сразу же увязла в сугробе по колени, поняв, что такая модельная обувь для очищенного от снега центра Москвы, но не для провинции. Складывалось впечатление, что здесь снег не убирали вовсе. Может, у города и снегоуборочной техники нет? Но дворники хотя бы должны быть!

Еле-еле, сначала с одним чемоданом, затем с другим Яна перебралась в подъезд и, чертыхаясь, потащилась на четвертый этаж. Яна позвонила в квартиру, дверь открылась, и Цветкова почувствовала себя героиней фильма «Хроники Нарнии», где дверь в обычный бельевой шкаф оказалась телепортом в сказочный мир. Вся квартира была украшена воздушными шариками, цветами и серпантином, а встречать ее вышла толпа народу, весело кричащих: «Ура! Наша Яна приехала!» На головах собравшихся красовались какие-то клоунские колпаки, которые обычно надевали на дни рождения. В некоторых лицах Яна с трудом узнала сотрудников театра, где работала ее мама. Затем раздался резкий хлопок, Яна почувствовала на себе обжигающее пламя, потом в глаза потемнело, и Яна впала в состояние, когда никто тебя не беспокоит. Слух покидал бренное тело Цветковой в последнюю очередь, поэтому она еще успела услышать, как истошный женский голос прокричал:

— Ты что сделал, идиот?! Ты же ей петардой в лицо выстрелил! Ты же ее убил! Лишил зрения и убил! Кто же людям в лицо направляет?! Господи, что же делать?!

— Я же не знал, я же не хотел… Радостная встреча, радостный фейерверк, — отвечал дрожащий мужской голос.

Рассудок Яны погрузился во мрак.

— Да все будет хорошо. Ну подумаешь, ожоги… Обработаем рану, и все. Главное, зрение цело, — слышала Цветкова голоса каких-то ангелов, которые порхали над ней и что-то делали. «Видимо, окропляют святой водой, сто процентов…» — подумала Яна и открыла один глаз.

— Очнулась? — тут же приветливо спросила Люся Попова, гример ТЮЗа.

Яна моргнула глазом, искренне радуясь, что видит.

— В больницу поедешь? — все так же участливо поинтересовалась Люся — женщина весьма неопределенного возраста и всегда странно выглядевшая. Такая а-ля «городская сумасшедшая». Мама же Яны всегда строго пресекала все попытки кого-либо обвинить ее подругу в какой-либо неадекватности. Она не уставала повторять, что Люся — очень творческий, тонко чувствующий человек с совершенно своим, особым внутренним миром, который иногда прорывается наружу и принимает причудливые для окружающих, но Люсе абсолютно понятные формы. Только один раз Валентина Петровна не нашлась что сказать, когда Люся по весне пришла на работу с дуршлагом на голове. Пояснила она это тем, что ей приснился сон, будто она — цветочная фея. Поэтому с утра Люся насыпала себе на голову цветочных семян и решила, что день будет находиться в основном на свежем воздухе, так как передавали дождь. А дуршлаг для того, чтобы каждый цветочек нашел свое место и все равномерно проросло. Тогда Валентина Петровна быстренько увела Люсю с работы, прекратив этот откровенный бред. Люсю куда-то поместили, подлечили, и она вернулась на работу в своем обычном странном состоянии. Правда, в первый же день она объяснила свое долгое отсутствие тем, что превращалась в клумбу. А когда цветы выросли, их просто срезали, оформили в букеты и раздали хорошим людям. Сотрудники театра не нашлись, что ей на такое заявление ответить, оставалось только поздравить. Слава богу, Люся к этой теме больше не возвращалась.

— В больницу? — переспросила Яна. — А надо?

— Мы вот вызывали врача, он сосед твоей мамы по лестничной клетке, — скосила глаза Люся на пожилого мужчину.

— Здрасте! Лев Николаевич, — представился тот. — Ну что я могу сказать…

— Что? — переспросила Яна. — Говорите громче, ничего не слышно!

— Контузия у вас! — явно напрягся Лев Николаевич. — Поэтому слышать немного хуже будете, но потом все восстановится! Восстановится, говорю! А зрение, смотрю, нормальное! Глазки мигают, вовремя ты глаза закрыла! Только бровки с речниками опалились и челочка, — несколько замешкался доктор и добавил: — И щечки…

Яна сразу же поняла, в чем дело. Когда люди переходят на такой вот ласково-уменьшительный стиль общения, «глазки, щечки, бровки…», это может означать, что идет общение с ребенком, со слабоумным человеком или пытаются смягчить степень чего-либо. В данном случае степень повреждения. Яна села, пытаясь унять головокружение, и наконец-таки смогла увидеть всех собравшихся. Здесь были и ведущий актер Степан Сергеевич, и характерная актриса Лариса Ивановна, и совсем молоденькая девушка, которую Яна видела в первый раз. Они все еще оставались в этих нелепых бумажных колпаках. Лица были как у грустных клоунов.

— Яночка, извини меня, — развел дрожащие руки Степан Сергеевич, — это я тебе разрядил снаряд в лицо. Валентина Петровна меня убьет.

— Старый дурак! — стукнула его по спине Лариса Ивановна. — Мы хотели по-торжественному! Ты входишь! Так давно не видели салют! Ну, на салют нас не хватило, а вот на петарду… Только не уследила я, что Степа прямо на тебя ее и направил!

— Ладно, ничего! — каким-то глухим голосом ответила Яна и замерла.

Она провела языком по небным и язычным поверхностям, словно проверяя, не хочет ли никто из органов расстаться с ее ртом. Зубы остались ей верны, только чувствовался жуткий привкус гари.

— Подведите меня к зеркалу, — попросила Яна, понимая, что кричит, так как сама себя не слышала.

— Да что там смотреть, — начала было Лариса Ивановна, но осеклась под строгим взглядом Яны и бросилась помогать своим коллегам.

Совместными усилиями Яну подняли и отвели в ванную комнату с белоснежной плиткой и ослепляющим светом. Валентина Петровна очень любила белый цвет и в одежде, и в интерьере.

Пока стареющие артисты, ведущие себя как дети, вели Цветкову в ванную, она почувствовала себя Вием.

«Его так же выводила всякая нечисть, чтобы он им помог», — подумала она и обрадовалась, что не озвучила эту мысль вслух, а то это прозвучало бы как-то странно… двусмысленно… Конечно, эти артисты не являлись нечистью.