закончила моим голосом: – Плохо. Плохо.

Взмахнув крыльями, птичка улетела.

Мы с Аадхьей и Лю договорились: как только я выберусь, я найду какой-нибудь телефон и пошлю им сообщение. Они заставили меня вызубрить их номера. Но все это было частью плана, а у меня недоставало сил взяться за его воплощение.

План мы составили просто идеальный. Сутры Золотого Камня, аккуратно обернутые и увязанные, лежали вместе с записями и переводами в сумке, которую я смастерила из своего последнего одеяла и уложила, в свою очередь, в педантично вырезанный сундучок, а сундучок сунула в непромокаемый мешок, который повесила на спину, как только школьный механизм начал двигаться. Это было единственное, что я забрала с собой, – свою добычу, самое ценное приобретение, доставшееся мне в школе. Я бы обменяла сутры на жизнь Ориона, если бы какая-нибудь высшая сила мне это предложила, но все-таки поразмыслила бы несколько секунд, прежде чем согласиться.

План был таков: если я выберусь живой, то обниму маму миллион раз, поваляюсь в траве, снова обниму маму, а потом возьму сутры и отправлюсь в Кардифф, где неподалеку от центрального стадиона обитало приличное магическое сообщество. Тамошние маги были недостаточно влиятельны и богаты, чтобы выстроить собственный анклав, однако усиленно к этому стремились. Я предложила бы в обмен на скопленную ими ману выстроить кардиффцам небольшой Золотой анклав за пределами города. Ничего грандиозного – всего лишь подходящее местечко, чтобы на ночь прятать туда детей для защиты от случайных злыдней, уцелевших после истребления.

Орион в этот план не входил. Да, я догадывалась, что он, если захочет, может отыскать меня в Кардиффе. Но приземлился бы он в родительские объятия, посреди роскошного нью-йоркского анклава. Все бы пытались его удержать, напоминая о долге, о верности, словно обвивая ползучими лозами. Поэтому, честно говоря, я сомневалась, что Орион ко мне приедет. Да, я пессимистка. И в общем, я не нуждалась в его приезде. Я была морально готова жить дальше одна.

Не знаю, так ли мне было нужно, чтобы он выбрался живым.

Прежде чем мы приступили к осуществлению нашего безумного плана, я практически не сомневалась, что погибну сама и вместе со мной – минимум половина тех, кто мне небезразличен, Орион – первым. Если бы все пошло кувырком, если бы злыдни освободились из-под заклинания приманки и принялись убивать направо и налево, если бы нам пришлось бежать, спасая свою жизнь, и Орион оказался бы в числе погибших – полагаю, я бы поплакала о нем и двинулась дальше.

Но то, что произошло, было нестерпимо. Он один погиб, спасая нас всех. Спасая меня. Пусть даже Орион сам, идиот такой, предпочел повернуться и встретиться с Терпением, пусть даже он сам решил вытолкнуть меня за ворота, продолжая разыгрывать героя – ведь он думал, что только в этом случае чего-то стоит. Невыносимо было осознавать, что его история закончилась вот так.

Поэтому я забила на план, не пошла и не отыскала телефон, не стала писать Аадхье и Лю. Я не поехала в Кардифф. Я просто сидела – то внутри юрты, то снаружи, без всякой логики – и пыталась мысленно все изменить, разыграть с самого начала еще раз, как будто могла изменить случившееся, просто расположив собственные действия в ином порядке.

Говорю по опыту: примерно так бывает, когда тебя унизят в столовой или в душевой в присутствии десяти человек; если ты вовремя не успела придумать остроумный ответ, то потом долго воображаешь великолепные колкости, которые могла бы сказать. Когда я была маленькой, мама неоднократно намекала, что на самом деле я просто бесконечно обсасываю собственное унижение, в то время как мои мучители спокойненько идут дальше. Я признавала ее правоту, но меня это не останавливало. Не остановило и теперь. Я ходила взад-вперед по дороге, размышляя, как бы подтолкнуть поезд, который уже сошел с рельсов.

Проведя несколько дней в попытках мысленно переписать историю, я породила великолепную, сверхоригинальную идею внести коррективы в мироздание. Я зашла в юрту и достала старую, времен начальной школы, тетрадку, которую мама хранила в коробке. Найдя чистую страницу, я записала несколько строк, своего рода запоздалый ответ. Не знаю, о чем я думала, когда принялась сочинять заклинание, которое позволило бы мне буквально изменить ткань бытия. Такие вещи не работают в долговременной перспективе, каким бы могущественным ни был маг. Реальность все равно сильнее, и в конце концов она даст сдачи, как правило, уничтожив посягателя. Но он, несомненно, сможет провести довольно долгое время – во всяком случае с его точки зрения – в собственной вымышленной вселенной; и чем дольше он держится и чем больше сил вкладывает в поддержание заклинания, тем больше ущерба причинит финальный взрыв. Если бы я хоть на минутку остановилась и подумала, то поняла бы все – как это бессмысленно и сколько вреда принесет моя попытка. Но я не остановилась. Я просто пыталась избавиться от мук, словно меня вместе с Орионом проглотил чреворот и я отчаянно рвалась на волю.

Мама явилась, когда я подбирала следующую строчку для заклинания – и, скорее всего, подобрала бы. Я плохо умею сочинять заклинания – если только они не предполагают массового истребления. В таких случаях мне нет равных. Мама уважала мою скорбь, но не собиралась спокойно наблюдать, как я завязываю мироздание в узел и кончаю с собой в процессе. Она бросила один взгляд на страницу, схватила тетрадь и швырнула ее в огонь, а затем опустилась передо мной на колени, крепко взяла меня за руки и прижала их к груди.

– Дочка, дочка, – сказала она, приложила ладонь к моему лбу и нажала между бровей. – Дыши. Пусть слова текут. Пусть мысли текут. Не держи их. Они уже уходят. Дыши. Дыши вместе со мной.

Я повиновалась – просто потому, что не могла устоять. Мама почти никогда не применяла ко мне магию, даже когда я в детстве выла и бесилась. Любой другой родитель-маг заставил бы меня успокоиться при помощи чар. Большинство детей волшебников к десяти годам учатся противостоять родительским сдерживающим заклинаниям, однако когда я, четырехлетняя, визжала, не желая ложиться спать, мама три часа пела колыбельные, вместо того чтобы заклинанием отправить меня в постель. Когда в семь лет я закатила дикую истерику, мама дала мне прореветься и успокоиться, хотя я предпочла бы поток ругани и большую порцию успокаивающего зелья. Я не считаю, что мама была абсолютно права – и до сих пор считаю, что порция успокаивающего зелья время от времени не помешала бы. Я хочу сказать, что не умею защищаться от маминой магии, по крайней мере