Аскет поднялся и слабой походкой, опираясь на посох, побрел по пыльной дороге.

— Значит, говоришь, с молочно-белой кожей… — Марций глядел вслед индусу, не замечая, как из опрокинутого кубка выбегает розовая струйка вина.

— Именно так. Именно так.

Слухи о том, что Москва собирается напасть на Речь Посполитую, чтобы вернуть Смоленск, всколыхнули партизанское движение в народе от Дорогобужа и Трубчевска аж до крепости Белая. Польские карательные отряды жестоко уничтожали группы вооруженных крестьян, а иногда выжигали целые селения, дабы подавить всякую волю к инакомыслию. Но крестьяне, испытав на своей шкуре звериную дикость польского владычества, предпочитали оставлять дома и бежать в лес, нежели оставаться под кнутом и чеканами панов. Беглые сколачивали шайки «лихих людей», становясь настоящим ужасом лесных дорог. Ни публичные казни, ни карательные экспедиции не могли остановить народных восстаний. Впрочем, кому — беда, а кому-то чем хуже, тем лучше — есть над чем позабавиться.

Алисия, дочь польского офицера Станислава Валука, проснулась в тот день с первыми лучами летнего солнца. Мягкая и нежная после сна, она долго прохаживалась по комнате, то и дело поглядывая на себя в зеркало. «Ну, чудо как девка хороша!» — не стеснялась она произносить вслух всякий раз, лишь завидев свое отражение. «А ежли вот так!» — когда обнажала плечо. «А так!.. О… О!» — задирая сорочку и любуясь изящной белой ножкой. Примерно через полчаса ей наскучило это занятие, и она уставилась в окно. По улице сновали редкие прохожие. По мере того как поднималось солнце, людей становилось все больше. Вот и знакомый пирожник. Она помахала ему, он в ответ кивнул и раскрыл лоток. Пирожник знал свое дело: девушки по утрам страсть как нуждаются в сладком, особенно те, у кого еще не появился свой мужчина.

Не было случая, чтобы Алисия отказалась от утреннего пирожного. Она поспешно накинула зеленый лиф, натянула одну юбку, вторую, впрыгнула в низкие ботинки и припустила по лестнице вниз.

— Пани Алисия, вы забыли свой чепец! — кричала вслед служанка. — Опозоритесь без чепца-то, пани Алисия!

Но девушка и слышать не хотела, что из-за какого-то чепца нужно возвращаться домой.

— Пан Бонифаций, мне, как всегда, мои любимые! — еще издали радостно кричала девушка пирожнику.

— Конечно, конечно, пани! Вот, ваши любимые, — он подцепил на деревянную лопатку пирожные и протянул мчащейся со всех ног пани.

— А вы слышали, пан Бонифаций, что скоро будет война?! Я страсть как люблю военных!

— Война останется войной, что бы мы о ней ни говорили. И жизнь останется жизнью, несмотря на все ветры бестолковых слов о ней, — грустно заметил пирожник.

— О, да вы поэт, пан Бонифаций! А я вот скучаю по Кракову.

— Человеку всегда легче дышится там, где он родился. Хотя рождение — это открытая рана.

— Да что с вами сегодня, пан Бонифаций?

— Я помню, как русские бились за свой город двадцать лет назад! Бились даже тогда, когда из Москвы пришел приказ сдаться! Русские хорошо воюют, пани Алисия! Будет много крови.

— Если хорошо воюют, значит, против них будут стоять лучшие из лучших Речи Посполитой, — возбужденно затараторила девушка. — Значит, я увижу самых прекрасных витязей!

— Это ли не тщеславие, пани? Жизнь скудеет в тщеславии. Радость, возникшая от покорения мнимых вершин, сродни уродству. А еще будут отравленные колодцы, забитые дохлыми кошками и собаками. Болезни, голод и ужасающие раны от осколков русских бомб.

— Ну а разве мы, поляки, плохо умеем воевать? У нас очень большое королевство! — Алисия развела руки в стороны.

— Вы, конечно, правы, дорогая пани, но русские владели обширными землями задолго до возникновения Речи Посполитой!

— Мне не нравится сегодня ваш тон, пан Бонифаций!

— Когда-то я был солдатом. Вышел на пенсию и теперь вот предпочитаю кормить пирожными по утрам очаровательных молоденьких красавиц. Но, поверьте, я знаю, о чем говорю.

— Ха-х, знает он! — фыркнула пани.

И неизвестно, в какое русло потек бы их разговор, если бы в нескольких шагах не появились двое нищих: слепой старик-гусельник и мальчик-поводырь. Старик дрожащими пальцами дергал за струны, а мальчик пел пронзительным высоким голосом.

— Видите этих двоих? — пан Бонифаций кивнул в сторону нищих. — Так вот, скоро их участь покажется вам завидной, по сравнению с тем, что принесет на своих плечах война.

Веснушчатый певец не мог оторвать глаз от пирожного в руках пани и так давился слюной, что глотал окончания слов.

— А коли так, то и нечего тогда им подавать! — Алисия заметила взгляд отрока и произнесла последнюю фразу нарочно, чтобы подразнить его.

— Если вы спросите у мусорщика, почему он копается в мусоре, он ответит, что ему нравится запах гнили, — пирожник пожал плечами. — Это всего лишь говорит об одном: Бог нас всех сделал разными!

В стороне раздался торопливый стук башмаков. Алисия повернула голову и увидела свою подружку, которая бежала по мощеной улице, подобрав широкие юбки.

— Брецлава! Ты куда так торопишься?

— Ты разве не знаешь? У Копытинской башни сегодня казнь!

— И ты поэтому летишь мимо пирожных?! — Алисия говорила с набитым ртом, удивленная отношением подруги к «святому».

— Если не поторопиться, опять не будет свободных мест возле эшафота. Придется все представление стоять на цыпочках в задних рядах.

Брецлава все же глянула с сожалением на пирожное в руках Алисии, но невероятным усилием воли подавила глупую девичью слабость.

— Э-эх, а мне тоже хочется! Я тебя догоню, но ты придержи на всякий случай местечко!

— Ладно! — убегая, крикнула Брецлава.

— Пан Бонифаций, дайте мне еще два. Нет, пожалуй, три. Я деньги верну чуть позже. Э-э, это не все мне. Вы не подумайте, пан Бонифаций!

— Я ничего такого и не подумал, — грустно улыбнулся пирожник.

Глядя на удаляющуюся Алисию, он пробормотал себе под нос:

— Безжалостная радость сродни убийству. Черствая женщина живет в извращенном мире. И, живя в нем, не понимает дерева, которое отдает плоды и ничего не получает взамен. Грустно. Очень грустно.

Казни, участившиеся в последнее время, устраивали обычно по утрам у Копытинской башни или на площади. Знатоки утверждают, что в утренние часы легче работается палачам и у публики достаточно сил, чтобы отстоять в добром здравии всю экзекуцию. Ведь расправы длились иногда по нескольку часов и завершались чуть ли не к полудню.

К Копытинской башне вели три больших мощеных дороги. Три бурлящие, ухающие реки, в которые стекались крупные ручьи и мелкие ручейки улиц, проулков, а то и просто тропинок. Посмотреть на казни преступников шел не только весь город с посадом, но и ближние деревни, и хутора с левого берега Днепра. Конечно же далеко не всех интересовала сама казнь, одни отправлялись за новостями, другие — побывать в соборе, а кто-то — посмотреть, как изменился город, да и себя показать.