Главное внимание данного раздела следует уделить, безусловно, юнгианской аналитической психологии как первой модели, целенаправленно и структурировано описывающей взаимосвязь между общекультурным слоем, мифологической реальностью и психикой каждого отдельно взятого человека.

Юнгианский подход во многом раскрывает психологическую подоплеку мифологического цикла странствий и инициаций героя, выделенного Джозефом Кэмпбеллом. С аналитической позиции Юнга, странствия и подвиги героя отражают процесс индивидуации – становления и развития личности. Здесь герой является метафорой Эго, которое, побеждая чудовищ и преодолевая препятствия (олицетворение бессознательных комплексов), встречается с драконом (метафора Тени) и, победив его, получает волшебную невесту (метафора Анимы, интеграция с женским началом), а вместе с ней обретает самость (целостность, свободу жить).

Центральное понятие Юнга – «коллективное бессознательное». В отличие от «личного бессознательного», куда входят вытесненные представления и переживания, коллективное бессознательное является итогом жизни рода, передается по наследству и связывает на определенном трансцендентном уровне бессознательные процессы всех людей, составляя их первооснову. В самом же коллективном бессознательном центральное место занимают архетипы – первоначальные базовые образы, являющиеся своего рода когнитивными образцами, формирующими систему ценностей, способы жизни и мировосприятия и задающие шаблоны инстинктивного поведения. Юнг сравнивал архетипы с системой осей кристалла: они структурируют наш опыт, являясь его гранями; при этом архетипы проявляются в нашем сознании не сами по себе, а через элементы нашего опыта – являясь своего рода «фильтрами восприятия» для осмысления этого опыта. Однако в определенных состояниях сознания архетипы могут проявляться в более чистом виде – в сновидениях, состояниях мистического экстаза или видений, в состояниях ослабления или отсутствия сознательного контроля. Именно в этих состояниях человек приближается к восприятию «божественного».

Идея «божественного» (как и идея самого Бога) также представляется Юнгу архетипической функцией психики: «Дело в том, что понятие бога – совершенно необходимая психологическая функция иррациональной природы, которая вообще не имеет отношения к вопросу о существовании бога. Ибо на этот вопрос человеческий интеллект никогда не сможет ответить; еще менее способен он дать какое-либо доказательство бытия бога. Кроме того, такое доказательство излишне; идея сверхмогущественного, божественного существа наличествует повсюду, если не осознанно, то по крайней мере бессознательно, ибо она есть некоторый архетип. …Поэтому я считаю более мудрым осознанно признавать идею бога; ибо в противном случае богом просто становится нечто другое, как правило, нечто весьма неудовлетворительное и глупое, что бы там ни выдавливало из себя "просвещенное" сознание» [13] .

Любая религия есть спонтанное выражение определенных господствующих психических состояний. Так, христианство сформировало то состояние, которое господствовало в начале нашей эры и было значимым на протяжении последующих столетий. По мере изменения историко-культурной среды произошла актуализация других состояний и других способов их мифологического кодирования, в результате чего христианство утратило свою силу.

Юнг выделяет два типа мышления: логическое и интуитивное. Логическое мышление являет собой способ рационального контроля над реальностью, оно всегда словесно и протекает в умозаключениях и суждениях – и, как результат, требует психических усилий и утомляет. Именно такое мышление за столетия десакрализации мира привело европейскую культуру к глубокому духовному кризису. Интуитивное же мышление, характерное для традиционных обществ и созерцательного типа культуры, направлено скорее вовнутрь и более ориентированно на взаимодействие с образами коллективного бессознательного; оно протекает не столько в суждениях, сколько в потоке образов и игре воображения на более глубоких уровнях сознания. Такое мышление может уводить от реальности, и потому непродуктивно для адаптации во внешнем мире, но оно необходимо для творчества и наделения реальности сакральным смыслом.

Чем больше мы отчуждаемся, отгораживаемся от образов коллективного бессознательного, тем более высока вероятность, что однажды они нас настигнут – с большой вероятностью в жестких, примитивных и деструктивных формах. Именно этим Юнг объясняет массовые психозы, социальные катаклизмы и войны начала двадцатого века. Те же образы фашизма – массовые шествия с факелами, пламенные речи вождей, использование архаической символики – чем не проявления вторжения архетипических бессознательных сил, намного превосходящих человеческий разум? Демонам отказали в праве на существование, и тогда они вышли наружу, материализовавшись в привычных нам «человеческих» образах.

Поэтому очень важно не просто впустить в свою жизнь энергию бессознательного, но и найти способ адаптировать ее к условиям современного мира. В этом помогают символы как инструменты перекодировки первозданной бессознательной энергии. Символ имеет двойную функцию – он не только открывает священное, но и одновременно предохраняет от прямого контакта с энергией коллективного бессознательного.

Архетипические образы проявляются в социуме через мифологию, религию, искусство, по мере развития «цивилизованности» общества и «расколдовывания», десакрализации мира все больше удаляясь от своей изначальной основы. Это является основой глубинного духовного конфликта, характерного для большинства современных людей: если в архаическом сознании человек лишь незначительно отделяет себя от природы и рода (и в этом самовосприятии является максимально целостным), то по мере развития сознания и отделения себя от природной среды (что можно, по сути, сравнить с «грехопадением» в христианстве) эта целостность разрушается. Бессознательными попытками восстановления этой целостности являются мифы, магия, ритуалы. Но по мере их десакрализации адаптация к образам бессознательного становится все более сложной. И все более сложным становится сам поиск моделей, способных сделать сам мир достаточно сакральным – ведь когда собственные мифологические модели утратили свою волшебную силу, прямое заимствование чужеродных моделей едва ли сможет помочь. Если для индуса йога является целостной системой жизни и мировосприятия, то для европейца – не более чем гимнастикой и системой саморегуляции.

Для формирования комфортной и устойчивой модели мира нам уже недостаточно взять существующий миф и поверить в него, и все реже культура и социум могут предложить комплексную мифологическую модель, которая будет в достаточной мере соответствовать убеждениям, ценностям и способам мировосприятия, той модели мира, которую он сам для себя формируют. Глобальная задача мифомоделирования как системы заключается в том, чтобы найти способы индивидуального конструирования собственной комплексной модели мира, которая будет достаточно сакральна, достаточна целостна и достаточно конгруэнтна, чтобы обеспечить возможность полной самореализации в ней для каждого отдельно взятого индивида.

Как писал Джозеф Кэмпбелл, основная психологическая функция мифологии и ритуала всегда заключалась в символике, увлекающей человеческий дух вперед, в противодействии тем другим факторам, фантазиям и интенциям, которые привязывают нас к прошлому. «Бессознательное посылает в наш мозг разного рода фантазии, химеры, ужасы и иллюзии – будь то во сне, средь бела дня или в состоянии безумия; ибо под фундаментомсравнительно упорядоченного строения, которое мы называем нашим сознанием, мир человека простирается глубоко вниз, в неизведанные пещеры Аладдина. Там нас, кроме драгоценных камней, ожидает и опасный джин: предосудительные или сдерживаемые психические силы, которым мы не захотели или не осмелились дать волю в нашей жизни. И они могут остаться там неведомыми для нас до тех пор, пока какое-то случайное слово, запах, вкус чашки чая или взгляд не коснется магической пружины, и тогда наш мозг начнут посещать опасные посланники. Они опасны потому, что угрожают самому остову нашей уверенности в будущем, на который мы сами опираемся и на котором строим свою семью. Но они также дьявольски пленительны, ибо сулят ключи от целого царства, где нас ждет заманчивое и пугающее приключение открытия самого себя. Разрушение мира, который мы построили и в котором живем, и себя в нем; а затем возрождение к новой, более смелой, чистой, всеобъемлющей и истинно человеческой жизни – вот в чем соблазн, обещание и ужас этих тревожных ночных визитеров из мифологического царства, которое мы носим в самих себе» [14] .