– Придвинься поближе. Чтобы я могла до тебя дотронуться. – Рукой, в которой была зажата сигарета, она поманила его к себе.

Но он, зажмурившись, помотал головой:

– Нет, мне и здесь хорошо.

Она снова улеглась на постели и устремила взгляд в потолок. Сделала затяжку и попыталась выпустить дым колечком, но оно вышло неровным и блеклым и быстро растаяло в воздухе.

– Сколько времени мы знакомы?

Она была само спокойствие. Мир Этриха только что взорвался, а она безмятежно спросила, как давно они встречаются, господи помилуй.

– Месяца полтора или два. Точно не помню. Расскажи мне о татуировке, Коко. Пожалуйста.

– Ладно, но сперва выслушай меня внимательно, Винсент. То, что я собираюсь тебе сейчас рассказать, очень важно.

И ее большие глаза обратились к его лицу. Взгляд ее был требовательным, даже повелительным. Он молча кивнул.

– Значит, договорились. Ты хорошо помнишь свою жизнь до момента нашей встречи?

Вопрос этот показался ему настолько неуместным, что он сперва решил, что ослышался.

– Помню ли я свою жизнь? Еще бы мне ее не помнить!

– В таком случае ты и больницу должен помнить. Все то время, что ты там провел, когда заболел.

– ЧТО?

Этрих был здоров. Он никогда и ничем не болел. За исключением разве что простуды, которую подхватывал каждую зиму, да и ту переносил на удивление легко – чихал и сморкался дня по три кряду, не больше. Порой у него побаливала голова и он принимал аспирин. Но и только. Даже с зубами у него проблем не возникало, и к дантисту он заглядывал редко.

– Ты это о чем? Я в жизни не лежал в больнице!

– И не помнишь Тиллмана Ривза и Черную Сучку Мишель?

– Что еще за сучка? Что за чепуху ты городишь?

Произнося это, он вдруг почувствовал, как его мысленное пространство медленно заполняется памятью. Так наливается в стакан густая жидкость. Сравнение это, пришедшее ему на ум, было на удивление точным – перед его внутренним взором постепенно предстала картина… лицо чернокожего мужчины, усталое, осунувшееся от недуга и тем не менее смеющееся. Зубы у него были крупные и желтые. Глаза ввалились, щеки запали, но он веселился от души.

Позади него стояла чернокожая женщина в белом халате. Медсестра. На груди у нее красовался бейджик с надписью красными буквами: «Мишель Маслоу, МС». Брови ее были сурово нахмурены, но рот, явно помимо ее воли, растянулся в улыбке. Это делало ее похожей на школьную учительницу, уличившую старшеклассников в какой-то безобидной проделке. Пышные формы и белоснежное платье сестры резко контрастировали с видом больного, лежавшего на кровати. От нее веяло силой и здоровьем, он же казался скорее мертвецом, чем живым человеком.

Воинственно подбоченившись, сестра Маслоу изрекла:

– Это вы, профессор, дали мне такое гадкое прозвище. Вот мистер Этрих, он не то что некоторые. Он настоящий джентльмен. А не такой бессовестный, как вы, Тиллман Ривз. – Голос у нее был глубоким и на удивление звучным. С такими голосовыми связками она могла бы командовать десантниками.

Глаза, в которых застыло выражение веселья и страдания, по-прежнему были устремлены на лицо Этриха.

– Берегитесь! Во дворе злющая черная сучка.

Сестра скорчила свирепую гримасу и осуждающе поцокала языком.

– Давайте-давайте! Продолжайте в том же духе. Только как бы вам на себя пенять не пришлось! Постыдились бы хоть своего соседа, мистера Этриха. А то, что вы больны, профессор, не дает вам права хамить персоналу, вот так-то!

Улыбка на осунувшейся физиономии Ривза стала еще шире. Он обернулся к ней через тощее плечо и оживленно возразил:

– То, что я прозвал вас Черной Сучкой, вовсе не означает, что я отношусь к вам без должного уважения, сестра Маслоу. Наоборот, я считаю, что мне с вами очень даже повезло – шутка ли, встретить под конец земной своей жизни Цербера во плоти! Кстати, выходит, я долгие годы заблуждался насчет пола этого песика. Ведь вы женщина. Помнится, Гесиод в своей «Теогонии»[1]утверждал, что у Цербера пятьдесят голов, но все они ничто по сравнению с одной вашей, мадам. Я в этом убедился, пока лежал здесь.

Она скрестила руки на груди:

– Пять десятков, говорите? Верно. Я ведь не поленилась отыскать в энциклопедии этого вашего Цербера, про которого вы по целым дням толкуете. И если уж вам взбрело на ум обозвать меня собакой, стерегущей врата ада, так советую вам поберечься: у меня полон рот клыков!

– Гав!

Она немного наклонилась вперед, намереваясь ему ответить. Лицо ее осветила широкая улыбка. Этрих, внимательно взглянув на нее, внезапно обнаружил, что она вовсе не толстая – просто очень уж крепко сбита. Под темной кожей полуобнаженных рук играли тугие мускулы. Он нисколько не сомневался, что при желании она вполне смогла бы сгрести их с Ривзом в охапку и подбросить в воздух.

И в этот миг тент рухнул. Во всяком случае, собственная смерть запечатлелась в памяти Этриха в виде именно этого образа. Его жизнь внезапно стала не чем иным, как большим парусиновым тентом цирка шапито, и кто-то взял и повалил все опоры, на которых тот держался. Его земное бытие разом захлопнулось, сложилось, рухнуло под звуки дружного смеха медсестры Маслоу и Тиллмана Ривза. Он почти не почувствовал страха, скорее просто опешил от неожиданности, настолько быстро все произошло. Он не мог вздохнуть. Все органы и системы его тела вдруг перестали работать – язык, губы, горло, легкие. Одной короткой секунды хватило на то, чтобы все его существо плотно затворилось в себе, как устрица между сомкнутыми половинками раковины. Ни стона, ни хрипа, ни единого жеста, взмаха рукой, попытки кивком позвать на помощь. Ничего. С ним было покончено. Он понял, что умирает, лишь через миг после того, как жизнь его покинула. Винсент Этрих умер, глядя на смеющихся людей.

Разумеется, он очутился в кромешной тьме. Он угодил в никуда, в пустоту, которая, как он тотчас же с удивлением обнаружил, была вовсе не беспредельной, а имела границы, и он чувствовал их близость. Ощущение было такое, как если бы его заперли в маленьком темном чулане. Ощущение? Да, ошибки здесь не было: умерев, Этрих не утратил способность чувствовать. Стоило ему осознать этот невероятный факт, как его ослепила вспышка света, нестерпимо яркая, как луч прожектора, направленный прямо в глаза.

– Поздравляю, Винсент. Что и говорить, тебе давно пора было увидеть и понять все это. Вот, держи сувенир.

Все еще жмурясь от яркого света, он почувствовал, как ему что-то вложили в руку. Рука. У него была рука. И кожа на ней могла осязать. Опустив глаза вниз, он увидел на ладони маленький квадратный кусочек бумаги. Фотография? И вскоре, когда зрение обрело былую ясность, он смог как следует ее разглядеть. Голова его непроизвольно откинулась назад, как будто ему поднесли к носу пузырек с нашатырем. Потому что на фото было изображено то, что он видел в последний миг своей жизни: хохочущие Тиллман Ривз и Черная Сучка Мишель. Оба глядели прямо в объектив.