Если бы Кэти увидела, как он, прислонившись к зеленой крашеной решетке, праздно стоит под большим буком и с видом олимпийского арбитра наблюдает за упражнениями скейтбордистов, она бы, вероятно, нашла его поведению более простое объяснение: например, обвинила бы мужа в том, что он всеми силами отлынивает от работы, ставя этим под удар собственную карьеру и их общие надежды на финансовое благополучие. И в чем-то она, конечно, была бы права: Тодду ужасно не хотелось готовиться к этому проклятому экзамену. Наверное, то же самое чувствует актер, пытающийся заучить слова роли, хотя и уверен, что все равно забудет их, как только выйдет на сцену. Но, для того чтобы просто протянуть время, существовало и множество других способов, и все они были отлично известны Тодду. Он мог бы читать в библиотеке журналы, или рыскать по Интернету, либо просто разглядывать полки с книгами. Он мог бы купить мороженое и с удовольствием, никуда не спеша, съесть его в парке или скормить большой батон паре сердитых уток, обитающих в пруду. Но Тодд не делал ничего подобного. Вместо этого он каждый день подолгу стоял под буком и наблюдал за скейтбордистами.

Он приходил сюда уже несколько недель, но ни разу не дождался от мальчишек ни улыбки, ни даже простого кивка. Они, казалось, вообще не замечали окружающего мира, будто раз и навсегда решили, что ничего важного или достойного внимания не может происходить за пределами их тесного, недоступного для непосвященных мирка. Они смотрели только себе под ноги, объяснялись между собой короткими приглушенными возгласами и междометиями и едва поднимали глаза, даже когда одному из них удавалось какое-нибудь особо замысловатое приземление или когда хорошенькие девочки, их ровесницы, ненадолго останавливались на краю площадки, чтобы понаблюдать и похихикать.

«Наверное, и я был таким же, — думал иногда Тодд. — Когда-то, давно, я мог бы быть одним из них».

* * *

В тот день, когда умерла его мать, Тодд с друзьями все утро бросались снежками в проезжающие машины. Дорога была скользкой, и когда один фургон, который они атаковали особенно яростно, затормозил, его занесло, развернуло на тротуаре, и правым задним крылом он сбил несколько пластиковых баков, засыпав мусором весь газон перед домом Андерсенов. Мальчишки бросились врассыпную, а Тодд с Марком Толланом спрятались за голыми кустами и видели, как пожилой водитель выскочил из фургона и, тряся кулаком, заорал в спину их улепетывающим приятелям: «Довольны? Этого вы добивались?»

Когда час спустя Тодд, замерзший, веселый и голодный — тогда он постоянно был голоден, — вернулся домой, то прежде всего обратил внимание на то, что в доме не пахнет едой. Второй странностью было то, что отец уже вернулся с работы и сидел на диване в какой-то странно напряженной позе, как показалось тогда мальчику, с сердитым лицом. Тодд решил, что попался, хотя и не понимал, как такое могло случиться. Может, водитель каким-нибудь чудом узнал его? Или кто-нибудь из друзей сознался родителям? Или за атакой на фургон наблюдал кто-нибудь из соседей?

— Сядь, сынок. Нам надо поговорить.

— Это насчет машины? — виновато спросил Тодд.

Отец, казалось, удивился:

— Тебе уже кто-то сказал?

— Нет, я сам догадался. — Тодд уже приготовился выслушать упреки, но отец молчал, словно вдруг забыл о его присутствии. — Это я виноват, папа. Я не должен был этого делать.

— О чем ты? — Голос отца звучал ровно, но напряженно, словно спокойствие давалось ему с трудом. — Это был несчастный случай. В нем никто не виноват.

Огромное облегчение, испытанное Тоддом, быстро сменилось замешательством, а потом — испугом. Каким-то странным, неживым голосом отец почему-то заговорил о матери: возвращалась из города… гололед… опасная дорога… не справилась с управлением… машина размазалась по стволу… Последняя фраза надолго застряла в памяти Тодда, хотя позднее, вспоминая этот разговор, он не мог поверить, что отец действительно выразился с таким жестоким натурализмом.

— Мне очень жаль, Тодд. Теперь ты знаешь, что случилось. Я приехал прямо из больницы. Врачи сделали все, что могли.

— А Дженни уже знает?

— Через час поедем в аэропорт встречать ее.

А ведь мы это предсказывали, подумал Тодд.

Сколько он себя помнил, они с Дженни — сестрой, которая была на семь лет старше и уже училась в колледже, — всегда подшучивали над тем, как плохо мама водит машину. Сидя за рулем, она постоянно то заглядывала в зеркало и подкрашивала губы, то отворачивалась от дороги, чтобы достать что-нибудь из своей сумочки или настроиться на нужную радиостанцию.

«Мама, смотри, куда едешь, — говорили они ей. — Ты так убьешь кого-нибудь».

«Скорее всего себя», — весело отвечала мать.

— И что мы теперь будем делать? — спросил Тодд.

Отец, казалось, растерялся на минуту, долго смотрел на свою руку, будто у него на ладони был написан ответ, но потом потрепал Тодда по плечу и сказал твердо:

— Надо жить так же, как раньше. Как будто ничего не изменилось. Я уверен, что твоя мать хотела бы именно этого.

Услышав, что у отца уже имеется план, мальчик почувствовал такое облегчение, что тогда ему даже не пришло в голову усомниться в его мудрости. Через день после похорон Тодд уже играл в полуфинале за юношескую баскетбольную команду и заработал семнадцать очков. А еще через день он опять начал ходить в школу. Когда учительница сочувственно спросила у него, как дела, Тодд так твердо ответил «Отлично», что никто больше не приставал к нему ни с соболезнованиями, ни с вопросами.

И позже, в старших классах и в колледже, Тодд старался жить так, как желала его погибшая мать и отец, который скоро женился во второй раз. Тодд был председателем студенческого совета, лучшим квотербэком футбольной команды и одним из самых блестящих студентов, оставался при этом веселым, дружелюбным и общительным, никогда не испытывал недостатка в подружках, а после окончания колледжа получил приглашения сразу от трех юридических факультетов из пяти, в которые отсылал документы.

Только недавно, уже после того, как Тодд женился и сам стал отцом, он начал подозревать, что в самой сердцевине его жизни кроется какая-то червоточина — что-то неправильное, недоделанное или нерешенное. Возможно, именно этот скрытый дефект и заставлял его каждый вечер часами торчать у зеленой решетки, наблюдать за мальчишками, катающимися на досках, и отчаянно надеяться, что однажды они все-таки заметят его присутствие, заговорят с ним и, может быть, даже предложат выйти из тени и занять место среди них.

— Таких как он надо кастрировать, — отрезала Мэри-Энн, очевидно уверенная, что иной точки зрения и быть не может.

Шерил и Тереза дружно закивали. Речь шла о Рональде Джеймсе Макгорви, сорокатрехлетнем холостяке, бывшем уборщике католической школы, который отсидел срок за преступление на сексуальной почве и недавно вместе с престарелой матерью поселился в небольшом домике номер сорок четыре по Блуберри-Корт. Сара с Люси каждый день проходили мимо него, направляясь на детскую площадку.