Аурора ничего не ответила. Она семенила за мужем, прокладывавшим путь в темноте.

Оказалось, что кто-то перерезал плетень их ограды.

Ну вот и еще одна такая ночь.

Городок все никак не хочет отпустить свою жертву, свою добычу.

Ветки, полные мандаринов, клонятся к самой земле. Мы вышли из машины, и нас окружила темень. Листья деревьев то ласково гладили мое лицо, то кололи его и царапали. Я прикрываю глаза руками, чтобы их защитить, а вот мои ладони остаются беззащитными, и их царапают острые колючки – эти душистые лезвия ночных деревьев. Как же сильно здесь пахнет! Здесь только земля и мандарины. Мандарины и апельсины. Только темное и только кислое. Ночью здесь пахнет особенно сильно, и запах апельсинов проникает мне в нос и заполняет все внутренности, до самого желудка.

Услышав, что в домике кто-то разговаривает, я остановилась. Замерла на месте. Встала как вкопанная. Готовая ко всему.

– Ну что же ты встала? Пошли. – Доменико дернул меня за одежду. Его голос сразу же стал грубым, совсем не таким, каким он был, когда мы сидели с ним на ступеньке.

– А кто там? Куда мы идем? – Листья деревьев склонились еще ниже, закрыв для меня дорогу назад.

– Давай иди. Ты там отлично повеселишься, уж поверь мне. Мы там с тобой просто поиграем, неплохо поиграем. Ты же умница.

– Нет, Доменико, я не хочу. Отвези меня обратно в церковь, отвези меня в церковь!

Изо всех своих сил дергаю руку, пытаюсь от него вырваться. Но он стиснул ее еще сильней, а потом вдруг резко прижал меня к себе.

«Пресвятая Богородица, миленькая! Помоги мне! Миленькая, я сглупила. Ну да, я не должна была сюда ехать, но Ты мне все равно помоги! Сделай так, чтобы я снова вернулась к тебе в церковь! Сделай так, чтобы я вернулась домой!»

Подняв глаза к небу, я молюсь. Но там, наверху, я ничего не вижу. Деревья, сгибающиеся под тяжестью плодов, закрывают от меня небо – мою последнюю надежду на спасение. Значит, мне суждено остаться на земле… На земле-то я и осталась, встав на колени. Ладони у меня все расцарапанные и мокрые, а коленями я изо всех сил упираюсь в землю.

Я цепляюсь за землю, но этого мало. Земля меня не удерживает.

– Давай вставай. Пошли. – Доменико хватает меня за руку и поднимает с земли.

И вот мы уже вошли.

Но как бы я хотела отсюда вырваться!

В доме оказались они. Ну, те самые, которые были в прошлый раз. Я их узнала. И я еще не услышала, что они говорят, но уже почувствовала, как они меня лапают. Все вместе, все сразу.

Я закричала.

И еще раз, и еще.

Меня стало тошнить. Мне стало холодно. Боже мой, сколько бы я отдала, чтобы отсюда вырваться!

Матерь Божья, ну где я оказалась? «Помоги мне, спаси меня!» – мысленно умоляю я. Стараясь не привлекать их внимания, я взглядом ищу какую-нибудь щелочку, чтобы ускользнуть, какой-нибудь просвет… Выпрыгнуть бы из окна, выбежать бы на улицу! Но дверь уже закрыта.

Ну все, я погибла.

– Остановитесь, гады! – кричу я. – А не то я скажу папе, и он вас всех поколотит. Ублюдки, я пожалуюсь папе! – Я на них ору и плююсь.

Я вырываюсь, отбиваюсь.

Кусаюсь.

Кричу.

Мои глаза понемногу привыкают к темноте. И вот я уже вижу стол. Но они все молчат. Я слышу, как они шепчутся и хохочут. Наконец они убрали свои руки. Где-то в комнате зажгли слабый свет. А их слова – словно тени.

Они вытащили меня на середину комнаты. Я посмотрела на дверь, а потом повернулась в другую сторону, потому что они меня подняли и куда-то понесли. И вот теперь я снова смотрю вперед. Где я? Куда они меня тащат?

Они швырнули меня на стол. Раздвинули ноги. Сжали мне запястья. Держат меня за щиколотки. Я словно одеревенела, стала какой-то одной сплошной неподвижной глыбой. И уже не могу пошевелить даже и пальцем. И только глаза у меня на свободе, одни глаза. Я смотрю на них широко распахнутыми глазами.

Кто-то двумя руками сдернул с меня черную юбочку, и она упала на пол.

Я закричала.

Потом с меня двумя руками сдернули зеленый свитерок, зашвырнув его куда-то далеко, в глубину комнаты.

Я закричала снова.

А потом я почувствовала, как кто-то, медленно перебирая всеми десятью пальцами, дотянулся до моих трусиков, вцепился в них, стал их стягивать…

Я заплакала. Боже мой, как же я заплакала!

Ну и как я могу их удержать? Мои трусики уже скользят по бедрам. Потом – по коленям. По щиколоткам. Потом их стянули с одной ноги, потом – с другой.

Я закричала. Задохнулась, подавившись своей слюной. Я пытаюсь кусаться, но хватаю зубами только воздух – воздух и слезы. Я вижу мои трусики, которые уже валяются на полу. А потом с меня сорвали и мою белую ситцевую рубашечку. Ну ту, с кружевами.

И вот я без юбки.

Без свитерка.

Без трусиков.

Без рубашечки.

Без ничего.

Совсем голая.

Я лежу на столе, и на мне остались одни ботинки. Я могу только плакать, потому что пошевелиться уже не могу. И еще потому, что они заткнули мне рот. Так что мои крики, не находя выхода, грохочут у меня где-то внутри, глубоко в груди. А взглядом я ищу, куда бы мне убежать.

Вот юбка. Она черная. Вот свитерок. Он зеленый. Вот трусики. Они белые. Черное, зеленое, белое… А мои глаза ищут, высматривают, убегают… Теперь у меня могут двигаться только глаза, потому что ничем другим пошевелить я уже не могу.

В меня втолкнули что-то горячее, и я закрыла глаза, изо всех сил зажмурилась. И больше я уже ничего не вижу. Оно горячее. Скользкое и сальное. А потом я почувствовала, как в меня, в мой живот, что-то всунули. Оно меня заполнило и там как будто взорвалось или выстрелило. И там, внутри, оно у меня что-то рвет. Оно во мне надувается. Оно в меня колотит. Где-то там, внутри. И все нажимает, нажимает, нажимает… Мне стало очень больно.

И я закричала.

Кто-то снова закрыл мне рот рукой, и я уже не могу вздохнуть. Оно такое твердое. И горячее. Там, внутри, где-то в животе. Горячее.

Как же мне больно, Господи боже мой, как же мне больно!

– Не надо! Не-еее-ет!

Я открыла глаза.

Первым был Доменико Кутрупи. Я открыла глаза и увидела его лицо. Он друг и моего Доменико, и Доменико Яннелло. А еще тут, в доме, и сам Яннелло, и его брат Микеле. Их тут четверо. Я смогла их разглядеть только сейчас. А еще у меня кружится голова. И меня тошнит.

Но вдруг тот, кто прижимал меня своими руками, их отвел, и у меня освободились запястья. Я попыталась подняться, но сил у меня уже не было, и я осталась сидеть на столе. Мой взгляд остановился на юбке, валявшейся на полу. Ага, черное.