– Не сглазь, – говорю я, ставя чашку с пивом на стол.

Звенит мой сотовый.

– Я вспомнил! – кричит в трубке человек. – Вспомнил!.. – И непонятно, где он находится: за тысячи километров отсюда или в соседнем подъезде.

– Погоди… Кто это?

– Петр. Не узнаешь, что ли? – голос в телефончике ликует и рвется.

– Так что ты хотел сообщить, Петр?

Но тот сразу превращается в прежнего осторожного молчуна. И заявляет мрачно:

– Не телефонный разговор.

– Так давай встретимся. Снова у тебя?

– Можно и так, – неохотно соглашается Петюня, похоже, уже жалея, что позвонил. – Завтра вечерком заглядывай… Нет, пожалуй, лучше послезавтра. После восьми…

Повисает пауза, и мне почему-то кажется, что Петюня вот-вот выпалит свой ужасный секрет, который так его распирает. Но он только буркает:

– Пока…

* * *

Когда подъезжаю к дому Петюни, в городе господствуют дождь, мрак и огни. Окружающее «копейку» пространство как будто создано из этих трех ингредиентов, которые, перемешавшись, породили влажные отсветы и тени. Промокший мир кажется угрожающим, таинственным и таким громадным, точно город раздвинулся до невероятных пределов. Или – нет ему предела.

Едва приближаюсь к металлической подъездной двери, как из подъезда кто-то выходит, так стремительно, что не успеваю заприметить лицо. К тому же на голову человека накинут капюшон.

Тащусь по ступенькам на пятый этаж. На озаренной желтым бездомным светом лестничной клетке нет никого. За запертыми дверьми люди ужинают, смотрят телевизор, болтают, слушают музыку, а здесь тихо, пустынно, лишь витают в воздухе еле слышные обрывки звуков, отголоски чужой непонятной жизни.

Наконец оказываюсь перед деревянной дверью, окрашенной в цвет кофе с молоком. Нажимаю на кнопку звонка.

Никто не открывает.

Во мне невесть откуда возникает гнетущая тревога – и заполняет всего, точно я пустотелый.

Осторожно, не пальцами, а локтем толкаю дверь. Она легко поддается, отворяется.

Начинаю ощущать свое сердце, раскачивающееся редко и тяжело, будто пудовая гиря.

Тихонько заглядываю в квартиру.

В прихожей над безыскусным советским трюмо горит светильник в виде двух матово-белых ребристых цилиндров. На полу, свернувшись калачиком, как ребенок в утробе матери, лежит Петюня. Голова проломлена.

Убедившись, что «скорую» вызывать поздно, осторожно притворяю за собой дверь и быстро спускаюсь вниз, на улицу…

Домой возвращаюсь около десяти вечера. Без слов сбрасываю ботинки, сдергиваю куртку, валюсь на продавленный диван.

– Да на тебе лица нет, приятель, – тревожится Финик. – Грохнули кого-то?

Озадаченно гляжу на него, пытаясь понять, что ему известно. Но Финик, должно быть, уже позабыл свой вопрос и безмятежно интересуется:

– Купил пожрать?

– Извини, запамятовал.

– Ну, тогда и ты извини. Жрать нечего… Хотя в холодильнике есть еще три яйца, можешь сварганить себе яичницу. Я лично уже подзаправился.

– Мне что-то есть не хочется.

Вздохнув, Финик огорченно разводит руками и топает в спальню. Но к гитаре не прикасается: не слышно ни гитарных переборов, ни разрывающего душу воя. Финик – человек крайне непостоянный. Прежде он фоткал всех и вся, и черно-белые снимки развешивал по стенам квартирки. Потом забросил фотографию, снимки со стен сорвал, а его шикарный «зенит» пылится где-то на антресолях. А со вчерашнего дня Финик вернулся к своему когдатошнему хобби: надевает наушники, включает плейер, и невидимый артист читает ему «Братьев Карамазовых».

Подсовываю под затылок ладони и принимаюсь размышлять.

Итак, яснее ясного: Верка кому-то сильно мешала. А ее любовник погиб, скорее всего, потому что о чем-то проговорился. Позавчера Петюня позвонил мне, собираясь поделиться неким открытием, но – по неизвестной причине – передумал. Решил повременить. Сегодня его навестили и уничтожили.

Возникает вопрос: откуда убийца узнал, что Петюня должен сообщить Корольку важную информацию? Подслушал телефонный разговор?

Бред собачий.

А что, если Петюня вознамерился убийцу слегка пошантажировать?..

* * *

В субботу, 22 октября, небо задернуто медленными дымными тучами, и город по-будничному скучен и практически безлюден. Но нет ни дождя, ни мокрого снега. Сухо. И оттого редкие прохожие почти счастливы.

Рыжая стоит возле торгового центра, громадного неприглядного короба, увешанного разнообразной рекламой. Рядом с ней неизменный, неразлучный чемодан. Легкая курточка греет слабо, и время от времени она передергивает плечами от пробирающего холода и пристукивает каблучками сапожек. Вряд ли она сама понимает, что здесь потеряла.

Зачем-то протерев ладошкой видавший виды ярко-красный мобильник, набирает номер.

– Вовочка, хорошенький мальчик, лапочка-зайчик. Слушай, Вовочка, у тебя нельзя перекантоваться с недельку, а? Только без извращений… А-а-а, поздравляю… Поздравляю, говорю!.. Уже и ребеночка ждете? Счастливые… Пока, Вован, привет жене и карапузику…

Складывает мобильник и мрачно произносит свое ритуальное слово:

– Козел!

Мимо нее проходит высокий немолодой (с точки зрения рыжей) человек, неся набитые съестным пакеты, поднимает крышку багажника подержанного белого «жигуленка».

«Небогатый, – мелькает в голове рыжей. – Это хорошо». Молодых и богатых она боится.

– Мужчина, можно вас спросить?

Он оборачивается. Зеленоватые глаза спокойны и непроницаемы. А она продолжает – нехотя, будто твердя надоевший урок:

– Я нездешняя, вот – только сегодня приехала. К папе. Он меня и маму бросил, женился на молоденькой. Думала его повидать, а он со второй женой и детишками улетел… в эту… в Турцию. Можно у вас переночевать? Только без извращений.

Бледно-нефритовые глаза долю секунды цепко держат ее – и отпускают. Человек задумывается.

– Забрасывай чемодан.

Рыжая замирает в нерешительности.

– Послушай, – говорит Королек, – ты намерена со мной ехать? Если нет, до свидания.

– А без извращений? – спрашивает она робко. Ей страшно, но деваться некуда.

– Можешь не сомневаться.

– А-а, – она бесшабашно машет рукой, смахивает слезинку и втаскивает чемодан в багажник. – Предупреждаю, если со мной что случится, вам потом стыдно будет…

* * *

Финик лежит на диване, перебирая струны гитары.

В прихожей раздаются голоса.

– Это еще кто? – обращается к себе Финик. И отвечает: – Королек кого-то приволок, не иначе. Пойти, что ли, взглянуть.