Он чувствовал себя подростком, которого родители оставили вести хозяйство, чтобы преподать ему урок, и который искренне хочет, чтобы они наконец вернулись из отпуска, разогнали его приятелей и приготовили ужин. Джеймсу казалось, что он удачно скрывал свои чувства, но в последнее время Гаррис – человек, живший от вечеринки до вечеринки, – начал, как классический школьный задира, подкалывать Джеймса за «отход от коллектива». Когда Рамона, шотландка с розовыми волосами и серьгой в пупке, круглый год носившая короткие топики, принялась жать Гаррису плечи, заставляя его взвизгивать, тот заметил, что Джеймс поморщился.

– Хватит, хватит, иначе Джеймс нас возненавидит. Джеймс, ты же всех нас ненавидишь? Ну, признайся. Ты. Нас. Ненавидишь.

Джеймс вовсе не хотел показаться гомофобом, но, работая с Гаррисом, не раз задумывался о том, что стереотипный образ стервозного педика возник не без причины.

Мелкие однообразные неприятности офисной жизни никуда не девались, сидели ли они на нижнем этаже в Шордиче или еще где-нибудь. Дверцу холодильника покрывали магниты, прижимавшие бумажки с сердитыми надписями: «Не могли бы вы, ПОЖАЛУЙСТА…» На бутылках с молоком были маркером подписаны фамилии владельцев. Все страшно злились, если кто-нибудь брал «их» кружку. Джеймсу очень хотелось повесить табличку: «Если у вас есть любимая кружка, возможно, вы подпадаете под действие закона об охране детского труда».

Он напомнил себе, что нужно наслаждаться краткими мгновениями тишины, пока не появились все сотрудники. Умиротворение длилось лишь до тех пор, пока Джеймс не включил ноутбук.

Он знал, что не стоило, наверное, делать фотографии красавицы жены заставкой на ноутбуке, который он носил на работу. Джеймс разбавил их несколькими фотографиями кота, но, честное слово, кого он пытался обмануть? Он просто хвастался, неприкрыто и откровенно. А потом, когда жена ушла, жизнь превратилась в калейдоскоп уязвленного самолюбия, насмешек и боли. Джеймс мог бы заменить заставку, но он никому не сказал, что они с Евой расстались, и не желал возбуждать подозрений. Он отвлекался на минутку, потом поворачивался – и заставал на экране очередной снимок. Солнечные очки в белой оправе, хвостик, детские заколки в волосах – в Гластонбери, на фоне трейлера. Платиновые кудряшки, немного ярко-красной помады, ослепительные зубки, впившиеся в хвост омара – ужин в честь дня рождения… Растрепанные, словно со сна, волосы, силуэт в окне номера «Парк Хаятт» в Токио, на фоне рассвета, домашняя блуза и штаны как у героини «Трудностей перевода». Классический образ Евы – тщеславие под видом необычайной легкости.

А еще фото из серии «только что обручились». Жаркий день, пикник на Серпентайн, спрятанное в корзине с едой карамельное кольцо с надписью «Будь моей» в крошечной синей коробочке от «Тиффани» (потом-то он купил другое, настоящее). У Евы коса была уложена венцом вокруг головы, и они вместе втиснулись в объектив, раскрасневшиеся от шампанского и от радости. Джеймс смотрел на свое улыбающееся лицо и думал, каким же счастливым идиотом он выглядел.

Его вдруг охватило такое ощущение, словно в груди и в горле все затвердело. Именно так Джеймс почувствовал себя, когда Ева попросила мужа сесть и сказала, что у нее «как-то не складывается», что ей «нужно подумать» и что, возможно, они «поторопились».

Он вздохнул и проверил, на месте ли электроника. Грабитель нажился бы на три с половиной тысячи. Зазвонил мобильник. Лоренс.

– Джимми, что случилось?

Хм. Дурной знак. «Джимми» было фамильярным прозвищем, о котором Лоренс вспоминал, когда чего-нибудь хотел от Джеймса.

– Встреча выпускников сегодня.

– И что?

– Ты идешь?

– С какой стати?

– Потому что твой лучший друг просит тебя пойти, обещает весь вечер ставить тебе пиво и клянется, что мы уйдем в девять.

– Извини, не прокатит. При одной мысли хочется сдохнуть.

– Ну, это ты загнул.

– Ты понимаешь, что в нашем возрасте положено хвастаться детьми? Бр-р-р.

– По-моему, ты забыл нашу школу. Скорее, будут хвастаться, кто больше сидел.

– Почему тебе так хочется пойти? – спросил Джеймс.

– Из чистого любопытства.

– Проверить, есть ли там хоть одна, кого ты будешь не прочь затащить в постель?

– А ты совсем не хочешь посмотреть, какая теперь Линдси Брайт? Такая же красотка, наверное.

– Ой нет. Наверняка типичная домохозяйка.

– Но с огоньком, в духе Луизы Менш. Ну брось, чем еще заняться в четверг, раз ты теперь один? Будешь сидеть в майке перед телевизором и смотреть «Замок Такэси»?

Джеймс поморщился. Холодильник у него был битком набит магазинными полуфабрикатами из расчета «ужин на одного».

– Какая тебе разница? – спросил он, вдруг почувствовав слабость.

– Ну да, конечно…

У Джеймса запищал телефон. Ева.

– Лоз, мне звонят, извини. Через минуту мы продолжим играть в «да – нет».

Он переключился.

– Привет, как дела? – спросила Ева.

Джеймс, заслышав ее бодрый голос, саркастически поинтересовался:

– А ты как думаешь?

Вздох.

– Я купила ушные капли для Лютера. Привезу при случае и покажу, как их применять.

– Наверное, капать в ухо? – намекнул Джеймс.

Необязательно было говорить с такой горечью, но, к сожалению, слова вечно вырывались у него прежде, чем он успевал спохватиться.

– Можно заехать сегодня?

– Нет, только не сегодня. Я занят.

– Чем?

– Тебе какая разница?

– Твой тон, Джеймс, наводит на мысль, что ты встаешь в оборонительную позицию без всякой необходимости.

– Я иду на встречу выпускников.

– На встречу выпускников? – недоверчиво повторила Ева. – Ни за что бы не подумала, что это развлечение в твоем вкусе.

– Я полон сюрпризов. Давай договоримся на другой день.

Положив трубку, Джеймс мрачно порадовался, что выиграл хоть одно крошечное сражение. Триумф продолжался три секунды, а потом он осознал, что теперь ему точно придется идти на дурацкую встречу.

Он мог и солгать, конечно. Но какое-нибудь случайное упоминание в соцсетях – фотография или слова «приятно было повидаться» в «Фейсбуке» – и Ева поймет, что она знала мужа гораздо хуже, чем думала.

– Доброе утро! – крикнула Рамона, снимая меховые наушники в виде овечьих морд. – Ох, ну зачем я вчера напилась? Теперь хочется лечь и умереть.

– Угу, – отозвался Джеймс. Это значило: «Не надо, не рассказывай».

Естественно, следующие пятнадцать минут он выслушивал повесть, которую Рамона затем повторяла каждому новоприбывшему. Оказывается от вина в пластиковых стаканчиках можно совсем окосеть, ну надо же.