Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да… кажется, – просипел Сандал в дверную щель. Голос перестал ему повиноваться. – Да, я нашел. Но потерял другое.
– Птаху? – сочувственно осведомились сзади.
Вздрогнув, жрец оглянулся.
– Илинэ жива, – донесся голос шамана из-за двери, и щель затворилась.
По Элен пополз слушок, что Йор, погубивший баджу Тимира, водворился в тело Илинэ и улизнул на север.
– В кого же мертвому духу вселяться-то было, как не в родную сестрицу Олджуны, – сказал Абрыр на общем обеде озаренных.
Отосут, непривычно сумрачный в последнее время, чуть не полез на костоправа с кулаками:
– Молчи, ты, любитель погреть язык у чужого лиха!
Пришлось Сандалу прикрикнуть на обоих распоясавшихся, унимая учащенный бой в своей груди.
– А народ-то с северо-востока все прибывает, – осторожно заметил жрец Эсерекх. – Нагрянули с семьями старшие дети Лахсы. Живые вроде, здоровые…
Сандалу уже рассказывали, что ни приезд детей, ни радость впервые увидеть внуков не помогли выздороветь Лахсе. Крепко захворала, и мало того что слегла, горе затронуло ее рассудок. День и ночь несчастная кричала и плакала:
– Я – слезинка, выплаканная бедой! Я – стон из вопля всех матерей! Где моя дочь? Где моя дочь?!
Не допуская к жене старших дочерей, за нею ухаживал Манихай. Только от Ураны изредка принимал помощь, да варил снадобья по советам Эмчиты и Отосута.
Сандал передал с травником то, что кое-как удалось расслышать из дверной щели юрты предводителя шаманов. Всего два слова: «Илинэ жива». Но когда Манихай сообщил их Лахсе, женщина перестала кричать. Хоть немного стала спать и есть. По утрам, хватая мужа за локоть исхудалой рукой, с надеждой спрашивала:
– Илинэ жива?
– Илинэ жива! – отвечала себе радостно, прежде чем он успевал рот раскрыть. Кроме этих двух слов Лахса больше ничего не говорила.
Сам больной от терзающих дум, Сандал несколько раз порывался отправиться к Хорсуну с признанием и не пошел. Что бы это изменило? Разоблачением тайны рождения девушку не вернуть. Жрец вдруг уразумел, что вина перед багалыком и его дочерью живет в нем отдельно от самой Илинэ.
Новорожденная, в чью судьбу Сандал вмешался из низкой мести, давно пробудила в его душе противоречивое чувство, схожее с чувством родства. Словно он, давший крохе имя, был ей кем-то вроде негласного деда. Он ведь украдкой следил за тем, как растет ребенок. Как из смешной кудрявой девочки превращается в красавицу. Он испытывал горячую причастность к судьбе Илинэ и гордился ее большим джогуром. Она была его тайной внучкой… Его птаха. Ревнуя к багалыку, он одновременно возмущался отношением отца к дочери. Втайне, втайне! Тогда-то и саднила, тогда и сокрушала вина…
Теперь жреца отягощало покаяние еще и перед Лахсой. Не выкорми нянька приневоленное дитя, не прикипела бы сердцем, беды бы не знала. Все это с беспощадностью обрушилось на Сандала, когда с потерей Илинэ в его собственном сердце образовалась обвальная пустота.
Всходя на Каменный Палец, жрец не приветствовал и не озирал долину. Не смотрел вниз. Страшился углядеть с высоты в неприметной рощице, за деревом, под кустом мертвое девичье тело… Безотрадные восходы! Не было озарений. Лишь сойдя на землю, Сандал начинал спокойнее дышать и верить: птаха жива.
Совсем недавно чудилось, что сотворение Книги подарило немеркнущую радость. Но случилась беда, и выяснилось: нет для Сандала ничего важнее судьбы Илинэ. Даже Книга. Ощущение утраты точно недвижимым камнем засело между затеей и воплощеньем домма. Пресек чужие пути, встал людям поперек дороги – и ударило так, что сам стал как месяц ущербный… О, Дилга, зачем дано человеку язвить и снедать повинной мыслью себя самого? Пустота изматывала и томила, заполняясь бессонницей и глухим отчаянием.
Помощь пришла к Сандалу с неожиданной стороны. Однажды взор его вновь отважился скользнуть к Скале Удаганки. Каменная старуха напомнила ту, что на камлании выглянула из созвездия Колоды, и неуловимо – знахарку Эмчиту. И вдруг скала позвала Сандала.
…Он век был готов стоять перед крылатой Иллэ. Наглядеться не мог. Особенно притягательным было выпуклое живое око предводительницы небесных удаганок. Повернулось светящейся гранью и в душу заглянуло.
«Домм-ини-домм, – пело оно на разные голоса. – Домм-ини-домм!»
Других слов в призрачной песне не было. Рокочущие, гулкие, нежные голоса взлетали все выше, а мир вокруг делался ярче. Песнь придавала ему такие сочные, лучезарные краски, каких жрец на Орто не встречал. Высоким водопадом хлынули сияющие струи звуков, божественные, беспредельные…
Сандал со всей страстью уверился: Дилга может играть судьбами детей долины, но их жребия богу-загадке не изменить. И все будет хорошо. Все будет хорошо с птахой. Хорошо – с Элен. С ним. С Книгой.
Краски и звуки вытеснили зябкую пустоту, заполнили мысли новыми словами. Их нужно было срочно записать, пока не пропали. Дрожа от нетерпения, жрец поспешил в гору.
В тот день Сандал рассказал о домме жрецам. Они пришли в восторг и немедленно изъявили желание выучить знаки. Он показал некоторые из них. Потом, прихватив с собой рулон исписанной ровдуги, сошел к мастерам.
Он предполагал, что Тимиру по нраву придется новость о Книге, но и помыслить не мог, насколько она потрясет и воодушевит всех кузнецов. Тимир, плавильщик Кирик, молотобоец Бытык рассматривали ровдугу со всех сторон, прикасаясь к ней с благоговением, как к чему-то волшебному.
Тимир оглянулся на сына, и Сандал заметил – боль мелькнула в беглом отцовском взоре. Паренек был угрюмым, осунулся и потемнел лицом. Казалось, его трудно чем-то утешить. Но и он отвлекся от непреходящей скорби от потери сестры. Потухшие глаза вспыхнули радостью и восхищением…
Коваль Балтысыт почтительно тронул уголок ровдуги заскорузлым пальцем и воскликнул:
– Э-э… О-о! Ну и ну! Да! Да-а, это так!
– Ты сотворил чудо, – высказал Бытык то, что имел в виду его старый друг.
Мастера с жаром принялись обсуждать и прикидывать, как лучше разместить знаки на Каменном Пальце, кому доверить столь ответственное дело.
Кто-то из мальчишек успел сгонять к другим умельцам. Возле верстака с расстеленной ровдугой столпились швеи, красильщики, плотники… В заблестевших глазах людей жрец увидел воплощение своей мечты. Увидел, что она, разрастаясь, становится великой и общей.
* * *
Юрту Сандала посетили Хозяйки Круга – единственные женщины, которым дозволялось бывать в селенье жрецов.
– Настала пора показать людям чашу с беззвучными доммами, – торжественно сказала Вторая Хозяйка, водружая на стол обычный горшок.
Не будь посудина сплошь покрыта знаками, она бы ничем не отличалась от горшков с веселым солнцем в боках, что исстари лепили Хозяйки.
– Мы получили ее от прежних горшечниц, а те от предыдущих, – продолжила Третья. – В чаше хранится горсть обетованной земли-матери Алахчины. Такое имя – алахчины – носили первозданные люди нашего племени. Когда они пришли сюда впервые, здешняя земля была тонкой, а Большая Река мелкой.