Слишком много всего случилось за один день. И ритуал начала Поиска, и прорыв в Академии, и напряженная беседа с ректором и этот неожиданный и потому неприятный и раздражающий ужин, и взгляды матушки, которые без последствий не останутся. Теперь ещё эти глаза напротив…

Ну что же, он держался сколько мог, но не удержался: выпустил Несносного Мальчишку.

В груди поднялся ликующий хохот, а Мальчишка моментально отрастил Третью Руку, набрал в прозрачную пригоршню подтаявшего мороженого и запустил прямо в лицо девчонке, как раз прогибавшей спину посильнее.

Ну да, ну да, так декольте смотрится выгоднее.

Мороженое полупрозрачной массой залепило ей правый глаз, отчего нелепое похлопывание ресниц стало комичным. От хохота Несносного Мальчишки на душе стало легче. А тот своей Третьей Рукой быстро набрал ещё мороженого и запустил растекающуюся массу в другой глаз. Первая порция уже стекала по щеке прямо на элегантно приподнятую грудь.

Прекрасно!

Третья Рука, возбужденная и радостная от своей меткости, хлопала по столу, а сам Мальчишка хохотал и веселился необузданно и неудержимо.

Внимание принца привлекла полная женщина средних лет, громко вещавшая какую-нибудь очередную чушь.

Она была похожа на горку каучуковых шин, поставленных друг на друга в виде пирамидки. Первая, самая нижняя «шина» была не видна из-под стола, но те, что находились выше, просматривались легко. Они перекатывались, и в тишине можно было бы услышать, как они трутся друг о друга. Их вольготное существование не мог нарушить даже корсет. И принц легко пропустил бы мимо ушей слова этой перетянутой жабы, если бы не её рассуждения, которые моментально стали громче, едва она заметила на себе его взгляд.

– …запретить! Это приведет к погибели! Это попрание устоев всего нашего общества, покушение на святое! – женщина из каучуковых шин бросила многозначительный взгляд на её величие рейну. – Эти платья нужно запретить! Это позор – ходить без нижних юбок и сверкать щиколотками!

Принц слегка наклонил корпус вперед – так лучше было видно Милэду, которая как раз была одета в такое новомодное платье. Но княжна сидела с совершенно отстраненным, даже немного скучающим видом, будто её никоим образом не задевала речь толстой дамы, смотрела в ближайшее окно, после переводила спокойный взгляд в свою тарелку, затем рассматривала прекрасную клумбу внутри закругляющегося стола. На её лице читалось удовольствие от созерцаемой красоты, и могло даже показаться, что её абсолютно не волнуют слова толстухи. Но Дамиан знал, что это не так, что волнуют, что обижают и больно ранят.

Милэда не просто очень хорошо слышит. Она понимает, что это выпад против её наряда, и от этого ей становится больно. Дамиан знал, насколько ранима княжна Маструрен.

Хоть в обществе женщину не принято было считать другом, но именно так принц назвал бы Милэду, единственную женщину, общение с которой ему было приятно находиться.

Они были знакомы с детства, с тех самых пор, когда матушка княжны стала служить фрейлиной, а дочь поселилась в детском крыле, как это было принят при дворе.

Милэда была тихой задумчивой девочкой, не очень симпатичной, но очень компанейской. Милэда, или попросту Ми, всегда поддерживала детские забавы принцев и с совершенно серьезным видом помогала им творить всякие веселые шалости.

Лев тогда уже редко позволял себе такое, просто потому, что его занятость как наследника росла и оставляла всё меньше свободного времени. И старший, наследный принц всё чаще предпочитал проводить его в постели отсыпаясь.

Вот и получалось, что Дамиан и Милэда, иногда с кем-нибудь из детей служащих дворца, шалили вместе. То лазали по деревьям, то исследовали подземелья замка и дворцовой сантурии, то дрессировали здоровенных волкодавов на заднем дворе, то прятались от придуманных врагов на сеннике в конюшне.

Милэда поражала маленького принца своей неудержимой фантазией: могла придумать что-то такое увлекательное, что Дамиан слушал её, открыв рот.

Именно благодаря её выдумкам они лазали не просто по деревьям, а взбирались на мачты парусника, стремящегося в небо; капитаном был, конечно, он, а она – его верным помощником. Прыгая вниз с довольно высоких веток, они летели в пучину облаков, а когда потом падали и ушибались, выходило, что у облаков просто внутри острые углы.

И когда принц тайком ото всех приносил с кухни сдобные булочки, именно Милэда предлагала играть, будто это волшебный хлеб, который чудесным образом появляется у них в руках, потому что они совершили какой-то подвиг и сама Плодородная благословляет их.

Булочки принцу дали бы и просто так, но взять их потихоньку было куда как интереснее, и есть их под волшебные выдумки маленькой подружки было куда как слаще.

Но так же хорошо Дамиан помнил, что хранил у себя её альбомы рисунков, которые она оставляла в условленном месте в дворцовом парке. Причина была проста и знакома Дамиану до боли: княгиня Маструрен была категорически против любви дочери к рисованию, не позволяла ей покупать бумагу, грифели, краски или мягкие цветные мелки, а если видела что-то нарисованное в руках дочери, отбирала и уничтожала, а её саму наказывала.

Такое непонимание со стороны матери очень обижало Милэду, но она не была бойцом и не могла противостоять напору старших. Расстраиваясь и плача, она пряталась и все равно рисовала, а свои рисунки передавала Дамиану на хранение. Кто, как ни принц, сможет, защитить её картинки от злых взрослых? И он защищал – прятал.

Картины были красивые – как Дамиан не старался, у него никогда не получалось так красиво несколькими штрихами передать увиденное. Сначала он расстраивался, а потом решил, что каждому своё.

Прошло много лет, но принц хорошо помнил глаза худенькой девчушки с тонким и длинным фамильным носом, её глаза, зеленевшие до невероятности от обиды на матушку, считавшую, что благородной девушке не пристало заниматься таким делом, как рисование, что это удел мужчин, их страсть, их увлечение, а женщине больше пристало вышивать и заниматься домашним хозяйством. Та горечь Милэды была столь сильной, что при воспоминании об этом у принца до сих пор горчило во рту от этих воспоминаний.

Княжна выросла, и даже считалась старой девой в свои двадцать три года, но тот взгляд, наполненный болью и обидой, принц уловил и сейчас. А когда обижали слабого и беззащитного, у него всегда что-то поднималось в душе. Поэтому Дамиан откинулся на спинку стула и Третьей Рукой стал забрасывать полупрозрачными цветами шинную даму, стараясь, чтобы цветки застревали между складками её тела. Дело шло медленно, а красоты хотелось сильно и побыстрее, потому что уже неслось негодующее, сотрясающее складчатые бока:

– Необходимо на самом высшем уровне запретить носить такое платье!

Третья Рука вытянулась к самому лицу полной дамы и стала быстро-быстро забрасывать то один, то другой цветочек прямо в раскрываемый рот, вставлять между складками полупрозрачные цветы.

Вскоре за столом сидела целая шевелящаяся цветочная башня. Особенно очаровательно цветочки двигались в такт словам в том месте, где был рот. Принц полюбовался ещё немного делом рук своих. Мальчишка внутри от восторга просто выпрыгивал из коротких штанишек и радостно вопил во все горло. Откуда-то сбоку послышался тихий хмык и разрушил все веселье. Несносный Мальчишка моментально испарился, а Третья Рука втянулась внутрь.