«Попал, — мелькнуло в голове. — В точку».

— Позови Пахана, — сказал он.

— Чего? Какого Пахана?

— Харьковского.

— А ну вали отсюда, пока цел, — проворчала Зинка.

Но тут огромная и ноздреватая объявилась за Зинкиной спиной квадратная будка с двумя отверстиями для глаз и кнопочным носом. Будка что-то жевала, во рту у неё грямзал какой-то железный сухарь. Кроме грома сухаря, пылала в этом рту и папироса, в которой Вася сразу признал пятый класс — «Беломор».

— Пахан? — спросил Вася.

— Ну? — ответила Будка.

— Да что это вы всё «ну да ну». Баранки гну. Не хотите — не надо, пошёл.

И тут же рука с лопатными ногтями ухватила его за шиворот, втащила в дверь и расставленно, с угрозой промычала:

— Ну?

Пора было что-то отвечать, и Вася помигал глазом, понизил голос и сказал:

— Я от Фомича. Его взяли.

— Где видел?

— В отделении. Так вот, велел передать, чтоб уходили послезавтра.

— Послезавтра? — удивился Пахан-Будка-Квадрат. — Почему послезавтра?

— Завтра-то он ещё будет держаться, а уж послезавтра расколется. Он сам сказал: «Продержусь сутки, а потом расколюсь».

— Ага-ага! — закивал башкою Пахан Харьковский. — Расколется, значит, гад. А ты по фене ботаешь?

— Чего?

— Ты по фене ботаешь?

— Я-то ботаю, — ответил Вася. — А ты-то как?

Известная нам двусторонняя оперативная машина недавно вернулась из ремонта. Она так и осталась двусторонней, только вместо слова «Изыскательская» написали теперь «Спецобслуживание», а вместо «Сантехники» — «Гостелерадио».

— Оставили бы «Сантехнику», — ворчал Тараканов. — На сантехника ещё более-менее похож, а на телекомментатора не слишком. Тут уж вы, пожалуй, товарищ капитан. У вас глаза цвета «маренг».

— Сбреете усы — сразу станете телезвездой, — обещал капитан.

Машина мчалась в кармановский ельничек, в барсучий соснячок на розыски пропавшего Куролесова. Но как потом подсчитали, ровно через три минуты после того, как она умчалась, в отделение милиции города Карманова вбежала рыжая собачонка с невзрачным колхозным хвостом. Если б хвост у неё был более городским или дежурный милиционер Загорулько более деревенским, дело могло кончиться иначе. Дежурный хотя бы задумался, где её хозяин? Он, конечно, прекрасно вспомнил, что это собака Васи Куролесова, но никакого уважения к ней не испытал, тем более что и сам-то Куролесов дежурному не нравился. Слишком уж нахваливал его старшина.

И Загорулько топнул на собаку сапогом, ударил по столу пухлой папкой протоколов, а потом схватил эдакое пресс-папье и метнул его в собачонку с криком: «Долой животных из отделения!»

Пресс-папье в полёте развалилось на составные части. Деревяшки и бумажки посыпались-полетели на пол, и перепуганный Матрос влетел в камеру предварительного заключения, из которой только что выпустили гражданина Сыроежку.

— Вот и посиди там, — сказал Загорулько. — Подожди хозяина. — И он защёлкнул камеру на ключ.

Матрос заметался по камере, вспрыгнул на нары и встал на задние лапы, пытаясь дотянуться до решётки окна. Но и человек-то до неё не мог дотянуться, куда уж тут собаке с деревенским хвостом!

С десяток минут Матрос беспокойно метался по камере. Он не выл и не лаял, он — метался. Вдруг почувствовал что-то родное, знакомое, снова вспрыгнул на нары, прижался к потёртой стене и успокоился.

Не знаю уж, про что он думал, но скорее всего, что собаке срока не пришьют. Над ним на стене виднелась полустёртая надпись: «Вася и Батон тянули здесь…» Далее надпись совершенно стёрлась, и чего они здесь тянули и сколько вытянули, было никому не известно.

В это время, задыхаясь, спотыкаясь и чертыхаясь, старшина Тараканов продирался по кармановскому ельнику. За ним неторопливо шагал капитан. Старшина шёл зигзагами или, как он говорил, «собачьим челноком», а капитан выдерживал прямую линию.

Прямая капитанская линия привела к носовому платку, который лежал на траве. В уголочке платка был вышит маленький розовый поросёночек.

— Васькин фирменный знак, — заметил старшина.

— Кажется, дело чрезвычайно опасное, — задумчиво сказал капитан. — Платок — для нас.

— Платок платком, а больше ни следочка. Эх, сам ведь я научил его двигаться бесследно!

— Должен быть след, — уверенно сказал капитан, — Куролесов не дурак, он должен использовать подручные средства. Уж если он оставил носовой платок, он нам весь путь покажет.

— Не знаю, какие у него ещё остались подручные средства, — сказал старшина. — Брюки, что ль, снимет? Иль ботинки?

— Тебе-то было бы легче, — заметил капитан. — Протянул ус от дерева к дереву, на пару километров хватит.

Старшина закашлял, достал из кармана маленькую подзорную трубу и принялся осматривать местность. Он знал, конечно, в каких случаях капитан переходит на «ты». В нехороших.

— Вижу подручное средство, — доложил старшина. — Вон оно — на дереве висит.

Шагах в тридцати от них на сосне висел гриб-маслёнок, нахлобученный на сучок.

— Не белочка ли? — засомневался капитан Болдырев.

— Может, и белочка, а скорее Васькина лапа.

Они подошли к маслёнку и вдруг увидели впереди, на другой сосне, новый маслёнок. Старшина снял первый маслёнок с сучка и положил его в кепку, снял второй и тут же увидел третий. Скоро в кепке его было уже десятка два отборных маслят, потом пошли подосиновики и подберёзовики, два моховичка, пара хорошеньких белых.

— Вы что, солить их будете? — спросил капитан.

— Солить не солить, а на жарево тут наберётся.

Рука с квадратными ногтями втащила Васю в сени, без всяких затруднений проволокла по коридорчику, спустила по крутой лестнице куда-то вниз, в район погреба.

— Постой! Постой! — тормозил Куролесов каблуками. — А в чём, собственно, дело? Не время шуток.

Квадратная Будка сопела, протаскивая его через ящики и бочки. Где-то наверху вспыхивал и возникал Зинкин сорочий глаз: