Он может загрызть насмерть, но стоит ли? Может, пусть сам уйдет навовсе? Как мы с Голдбергом. И не возвращается никогда…

Слышь, ты? Что вякнешь? — спросила Катька Чирия. Тот, чуть не плача, поклялся никогда не возникать.

Зинка позвала пса в дом. Чирий вскоре исчез. Катька одна понимала, пацан больше никогда не придет сюда, но по всему городу малолетние бомжи устроят на нее облаву. Сколько ни старайся, от мести не уйти.

А ты меня насовсем взяла? — внезапно спросила Зинка и добавила, вздохнув: — Я знаю, те пацаны теперь не придут. Выходит, мне тут делать нечего. И Голдбергу… А даром, как мои говорят, никого не кормят.

Да вам идти некуда. Живите покуда. Там увидим… Конечно, ты ни хрена не умеешь. Но, может, научишься чему-нибудь. Ведь не сдохла, хотя давно ушла из дома…

Меня Голдберг кормил: то хлеб с помойки принесет, то селедочные кишки, а один раз котлету мне отдал. Кто-то выбросил. Небось, завалялась в холодильнике, сами жрать побоялись, нам гостинцем стала. Так и выжили.

А ты меня ментам не высветишь? — выдала свой страх Катька.

Зачем? С тобой хоть как-то проживу, а менты кто мне?

Зинка не умела лукавить и говорила напрямик. Улица еще не испортила девчонку. К ней не решились подойти бомжи, боясь Голдберга. Он невольно уберег от общения с ними.

А знаешь, кажется, я придумала, что смогу делать! Буду собирать пустые бутылки и сдавать их за деньги!

Так их тебе и рассыпали! — рассмеялась Катька.

Знаешь, я один раз на целых двадцать рублей набрала. Возле магазина. Хлеба купила на все. От пуза нажрались! А если хорошенько поискать? Да их по мусорным контейнерам всегда полно! Одно плохо: на них много охотников. Даже дерутся. За каждую бутылку. Сама видела. Но в скверах, возле пивных, даже на кладбище, что-то и нам останется!

А и правда! Пусть маленький, но навар. Лучше что-нибудь, чем ничего, — согласилась Катька.

На следующий день Зинка пошла на кладбище. Катька, узнав, куда собралась Зинка, не поняла:

Да разве мертвяки и на том свете бухают? Им что, при жизни не хватило? Интересно, откуда они «бабки» берут? Небось, живых алкашей трясут. То-то мой родитель, ужравшись, все со своим отцом виделся. Даже спорил. И ты смотри, чтоб у тебя последнее не отняли — Голдберга! Он хоть и сам кусается, но и его на закусь пустить могут…

Зинку от такой шутки затрясло, но осекать Катьку побоялась и ушла молча с сумкой на плече.

Вернулась она уже в сумерках. Катька еще не пришла, и девчонка, разгружая сумку, довольно улыбалась.

Еще на кладбище досыта накормила Голдберга Было чем: с пяти похорон много объедков осталось. И бутылок без счету. Три раза носила их сдавать. В кармане захрустели деньги. Целых пятьдесят рублей. Жратвы приволокла немало: колбасы и сыра, яблок и помидоров, копченой рыбы и хлеба. Даже водки половину бутылки прихватила, сама не зная зачем. Все аккуратно разложила на столе. И пока Катька не вернулась, прибирала в избе. Подмела полы, протерла окна, подоконники, помыла стол, подмела в коридоре. Только хотела навести порядок во дворе, услышала шаги. Голдберг радостно завилял хвостом. Значит, опасаться нечего. Зинка выглянула за дверь, увидела Катьку. Та еле шла. Все лицо в синяках.

Видишь, как отмудохали? Уделали классно бомжихи Кольки-Чирия. Ну я им тоже навтыкала. Особо Юле. Юлой ее сам Чирий прозвал. За жопу. Она у ней как волчок крутиться умеет. За Чирия избили?

За все разом: за него и Червонца; за то, что от них слиняла, а на базаре навар имею; за то, что вертатьсяне хочу к ним, — рассказывала Катька, прикладывая на синяки медные монеты.

Зинка заставляла ее поесть:

Давай, пожри, сколько сможешь. Не то, так и сдохнешь в синяках. Я когда не жравши была, даже ходить сил не было. Совсем как мой дед! Он вовсе старым стал, от того помер. А мы с тобой с голоду сдохнем! Теперь что ни день, людей хоронят. Кто от голода, кто от жира мрет. Во и сегодня хоронили пятерых. Трое — бедные навовсе, зато двое салом залились. От того сердце отказало. Не выдержало перегруза. Один мужик за четверых был. Пузо с гроба горой торчало. Морда еле поместилась. Сам здоровенный, больше твоей избы. Видать, жрал без отказа. А гляди, подох, не дожив до стари. Его закопали люди. Их много было. Пили, ели, много говорили. Венками всю могилу завалили, но никто не пожалел. Ни одной слезы не потеряли. Ровно собаку закопали, да и то чужую, какую не жаль. Зато памятник приволокли огромадный, целую многоэтажку. И на могилу — эту скалу! Чтоб мертвяк не выскочил. Знать, он при жизни многим досадил. А вот бабулю хоронили совсем бедно. Трое людей за гробом шли, ничего не говорили. Только плакали. Горько-горько. Не глазами, сердцем. И очень жалели бабку. Потом девчонку… Тоже весь гроб мокрый от слез. Я даже позавидовала ей. Видать, чтоб пожалели, надо сдохнуть. Хотя меня и мертвую перешагнут спокойно.

Зинка! А почему нас никто не любит? Никому не нужны! Все гонят, клянут! За что? Отчего мы несчастные? Может, лучше было б не родиться вовсе? — спросила Катька.

А что мы могли сделать? Я не выбирала родителей. Сами нашлись. Да только на время. Зато Голдбергу нужна. Пусть он — собака, зато один за всех людей меня любит.

Да тоже сыщет сучку и смоется! — усмехнулась

Катька.

Он никогда не убежит! Верней его в целом свете нету никого! А ты чем дразниться, иди поешь! — позвала настойчиво и добавила: — Если мы с тобой помрем, кроме Голдберга нас никто не пожалеет. Даже закопать станет некому…

Значит, врагов нельзя терять. Эти не то мертвых, живьем рады урыть, — вздохнула Катька и, подойдя к столу, удивилась: — Это все ты притащила? Ну, лафа! С тобой не сдохнешь с голоду!

Ели девчонки с жадностью.

А ты знаешь, я сегодня отца видела. Он в трамвае ехал. Такой веселый, с той бабой своей. Раньше сердитый был. Теперь даже шарфа нет. Шею укутать нечем. Без шапки, без перчаток, а довольный. Может, потому что заботиться не о чем, меня не стало, мороки отошли? — спросила Катька саму себя.

А ты когда большой станешь, будешь детей себе родить? — спросила Зинка, покраснев.

Катька, услышав такое, поперхнулась, подавилась пряником.

Ты, че? У тебя крыша едет? — округлились глаза девчонки. Она заорала так, что Зинке вмиг расхотелось есть. Она вобрала голову в плечи, почти не дышала, боялась вставить слово. И тут не выдержал Голдберг. Вылез из-под стола, ощерил клыки, рявкнул угрожающе, двинулся на Катьку. Та вмиг умолкла. Зинка уговорила пса успокоиться.

А я когда вырасту, стану чьей-то мамкой. Если доживу. На елку буду водить, конфеты приносить…

Дура ты, толченая! Мамкой стать захотела она! Пузо набить тебе любой мудак сумеет. Вон Чирий — говно вонючее, а сколько девок от него аборты сделали! Они что, дурней тебя? Кто теперь рожает? Только новые русские или мафия! Другие и не думают. Сами кое-как дышат!

И не бреши! У нас соседка ребенка родила. Без дядьки! Сама себе! Чтоб жить нормально. Так и сказала, что теперь в ее жизни смысл есть.