И никто не сказал «нет», никто не был против. У тех, кто хотел противостоять беспределу и очевидной глупости действий нового правительства, быстро открывались глаза, потому что те, кто громче всех кричал на перекрестках, вдруг исчезали или попадали в сумасшедшие дома с очень странными симптомами. Будто они всегда были умственно отсталыми. Мир менялся, люди начали бояться и склонять головы и спины…

Олесе не спалось, и она заглянула в детскую, где, уютно свернувшись в клубочек, посапывала ее трехлетняя дочь Дарья. Олеся нагнулась к девочке и погладила по головке. Неожиданно Даша распахнула свои удивительные глаза, не по-детски серьезно взглянула на мать и опять уснула. Олеся вздохнула и пошла спать.

Она тихо разделась и осторожно, чтобы не разбудить мужа, легла. Завтра ей предстоял нелегкий путь, и она попыталась заснуть. Повернувшись к мужу, она закрыла глаза и стала вспоминать, как умерла мать и как в ее жизни появился Володя, вытащивший ее из почти восьмилетнего затворничества монастыря. Затем родилась Дашутка. Но Дашутка – это тревожные мысли, и Олеся, безумно любившая дочь, о тревожном постаралась не думать.

Неожиданно за окном послышался тихий, словно приглушенный скрип тормозов. Олеся напряглась и, вскочив с кровати, подбежала к окну. Там стояла машина. Уже шесть лет, как машины со знаком СС – Служба Справедливости – возникли среди прочих атрибутов современного мира… Из машины, стоящей во дворе, вышли трое и направились в темный подъезд дома. Олеся прислушивалась к торопливым шагам на лестничной площадке. Вот открыли чью-то дверь. Приглушенный говор, какая-то суета. Раздался женский плач, который сразу оборвался…

Олеся сжалась. Теперь она вновь смотрела за окно. Вывели какого-то человека в наручниках и втолкнули молча в машину, при этом его сильно ударили в пах, и он, буквально согнувшись пополам, завалился в зарешеченный маленький кузов. Олеся прикрыла руками щеки. Кто-то тихонечко обнял ее сзади, она испуганно обернулась и увидела напряженное лицо мужа.

– Эсэсовцы? – спросил Володя.

Олеся тихонько кивнула.

– Как сотню лет назад… Что-то нехорошее происходит в мире… Идем спать. Завтра разберемся.

– Но как можно спать, когда… – попыталась взбунтоваться Олеся.

– Тише, тише… – все бумажное.

Олеся легла на кровать и прижалась к мужу.

– Господи. Володя, как я боюсь за Дашутку. Когда она родилась, все говорили, что глаза поменяются, а они как были сиреневыми, так и остались. Да еще ее фокусы… Забрали-то Казаченко из 28-й. Он вел общество Рерихов. Я боюсь, Володя.

– Я тоже, но не забывай, пока мы вместе, все не так страшно. Спи. Завтра Вацлав заедет в пять утра. Поспи хоть немного, – и он прижал к себе испуганную жену.

– Вацлав очень пунктуальный молодой человек, – улыбнулась Олеся. – Он действительно приедет именно к пяти. Нет смысла спать.

– Еще рано вставать, – прошептал Владимир.

– Конечно, рано, – в глазах Олеси вспыхнул знакомый Владимиру огонек, и он опрокинул жену на подушки.

– Какой подарок мне сделал патриарх, – тихо сказал он, глядя в потемневшие до сиреневого цвета глаза жены. – То ли святую, то ли дьяволенка.

– Это до сих пор беспокоит тебя? – Олеся обвила его шею руками.

– Нет, это даже не лишит меня сана, потому что в эти минуты я понимаю, что пороку дали неполное определение. Он бывает прекрасным…

Вацлав и Володя, двоюродные братья, пили кофе в шестом часу утра. Олеся собиралась.

– Вчера, вернее, сегодня ночью, эсэсовцы кого-то забрали, Олеся считает, что из 28-й, – сказал Владимир брату.

Вацлав испытующе посмотрел на Володю:

– У нас в институте появились люди из Совета, с эсэсовцами. Закрыли кафедру биофизики.

Дверь на кухню тихо приоткрылась, и в освещенном проеме появилась сонная Дашутка.

– Привет! – поздоровался Вацлав.

– Здравствуй, – Дашутка подошла к Вацлаву и подняла на него свои удивительные сиреневые глаза. – Лучше не уезжай, Вацлав.

– Почему? – удивился тот.

– Не знаю, – Даша пожала плечиками. – С одной стороны, ты прав, что едешь, но, по-моему, потом будет трудно.

Даша сделала серьезное личико и замолчала. Вацлав рассмеялся, и Володя, качая головой, унес дочь в спальню. Вышла Олеся.

– Ну что, поехали?

Целых полтора часа машина выбиралась из города. Через каждые сто – сто пятьдесят метров Вацлава останавливали на патрульных постах СС. Он предъявлял документы, которые тщательно проверялись, сверялись с данными картотеки. Спрашивали, куда едет Вацлав и кто с ним. Вацлав терпеливо объяснял, что Олеся – жена его двоюродного брата и что он, Вацлав, едет в Центр Преображения. Имеет ли он на это самостоятельное право или его вызвали? О нет, у него самостоятельное право как у ведущего физика местного НИИ. Когда они выехали за город, Олеся спросила:

– Нас остановили двадцать шесть раз. Они что, не могут как-то сообщать друг другу?

Фиолетовое напряженное утро, отключенные телефоны, руки Вацлава, плотно сжавшие руль. Он хотел сразу ответить, но накал непонятного ожидания в салоне и какое-то трагическое выражение на лице Олеси заставили его кратко бросить:

– Они и друг друга проверяют.

Олеся смотрела в окно на просыпающийся город. Красные, кровавого цвета стяги с лицом скорбящего нового Лидера фактически над каждой витриной, над каждой вывеской. Плакаты «Служба Справедливости и генерал Торин защитят тебя», «Торин – наш Хранитель», «Лидер нашего мира – наш Отец», «Лидер революции – Император новой Судьбы!», «Да здравствует Высшая Справедливость – Мысль нашего Лидера – Императора новой Судьбы!»

– Что-то мне это напоминает… – Олеся нахмурилась.

На улицах больше не было нищих, обычных бомжей, подземные переходы были вычищены, тротуары фактически блестели, даже алкоголики, в иные годы где-нибудь да украшавшие собой лавочки, исчезли из общего пейзажа. Ни просящих милостыню, ни папертей, ни крестов на маковках церквей.

– А где все люди, ну, которые были бомжами, нищими, бездомными, пьяницами? – спросила Олеся.

– Лучше тебе об этом не спрашивать, – откликнулся Вацлав. – Про генерала Пиночета слышала?

Олеся побледнела и откинулась в кресле. Наступавшее утро ее не радовало.

За городом, в домике тети Оли, старом и покосившемся без надежных мужских рук, было очень тихо. Олеся представила Вацлава тете Оле, подруге ее покойной матери, и та усадила их за стол.

– Ой, милый, я не знаю, что и делать, – всхлипнула тетя Оля и приложила белый платочек к глазам, рассказывая Вацлаву о своей беде. Олеся успокаивающе взяла ее за руку, – Лесеньке уж тринадцать лет было-то, когда наконец-таки Бог мне Алинку послал. И чудная девка уродилась, думает-то и говорит точно так же, как покойница Анна.