– Эдик – кремень. Еще выкарабкается. И все наладится.

Эдиком он называл деда с первой их встречи, когда Кира притащила в гости из садика пухлого мальчика и провозгласила лучшим другом навсегда. Дед внимательно изучил пунцового от важности Тараса, наклонился и протянул руку.

– Эдик, – представился он. – Кирин дедушка.

– Тарас, Кирин друг, – пробормотал «лучший друг навсегда».

На том и порешили.

– Вот зачем ты сейчас это сказал? – Кира стряхнула его ладонь. – Зачем так говорить, если эта херь не лечится? – Она отвернулась, чтобы из глаз не полилось прямо в остывшую картошку. – Дед не выкарабкается. А наладится все, когда он умрет.

Сказала и подавилась словами. Открыть глаза было стыдно, лучше сидеть с закрытыми и не представлять, как Тарас смотрит на нее.

– Мне тут работу подкинули, – перевел тему Тарас, встал и начал убирать со стола. – Денег обещают.

– Хорошо. – Кира дождалась, пока зашумит вода в раковине, отвернулась к окну и начала рассматривать пыльные разводы с обратной стороны стекла.

– Там режиссер нужен. Я чего думаю. Может, возьмешься?

ТАРАС

Когда отжимаешься от пола, самое главное – перестать думать. Не представлять, как нелепо выглядит тело, медленно привыкающее к нагрузкам. Не раздражаться от пота, который щиплет в глазах и необъяснимым образом заливается в уши. И не злиться. Главное, не злиться. Потому что ты сам себя вначале распустил, а теперь пыжишься и пыхтишь, как идиот последний. Просто дышать, просто толкать тело вверх, а потом опускать вниз, и постараться в этом низу не рухнуть на пол, а снова вытолкать себя, трясущегося в девяносто второй раз наверх, а потом еще восемь раз – и все, баста, жирдяй ты чертов.

– Отец звонит!

Дверь распахнулась, сбила приставленный к ней штатив, тот пошатнулся и начал медленно заваливаться набок. Вместе с камерой. Вскочить и броситься к нему, чтобы перехватить, Тарас не смог бы при всем желании. Он шлепнулся на пол и остался лежать, наблюдая, как летит на пол единственный его шанс к спасению. Но мама оказалась проворнее. Ойкнула, перехватила штатив за ножку и осторожно вернула на место.

– Раскидаешь свои железяки, ходить невозможно, – пробормотала она, прижимая к груди телефон. – Отец звонит. На!

Тарас уперся лбом в пол и вытянул руку. Мама вложила в нее телефон, проворчала что-то о сквозняке, который обязательно выдует все легкие, если валяться на полу, но из комнаты вышла. И даже дверь за собой прикрыла.

– Ну что, бандит, какие дела? – бодро загудел отец из такого далека, что фантазии не хватало, чтобы представить.

– Да нормально, пап, работаю. Вчера за монтаж курсов заплатили. Я еще подвизался видеотрансляцию подкаста одного делать, пока непонятно, что выгорит. Гляну.

– Ага-ага… – Отец помолчал. – Я денег пришлю, ты не волнуйся, получка в конце месяца, все по расписанию.

– Есть у нас, не парься. – Тарас перевернулся на спину, в левом боку колоть еще не перестало, но дышалось уже легче. – Ты сам как? Не болеешь?

– Некогда болеть. У нас тут скважина знаешь какая – закачаешься. Во всех смыслах.

Тарас хохотнул. Отец подписался на вахту сразу, как решили взять ипотеку. Новый дом еще домом-то не был – котлован и грязное месиво, а мама уже принялась мечтать, какие шторы повесит на окошке, отрисованном в плане подрядчика.

– А здесь твою берлогу устроим, – решил отец, щелкая мышкой по боковой комнате.

Тарас кивал, но в уме подсчитывал, сколько ему будет, когда в квартиру можно будет въехать. Двадцать три? Двадцать четыре? Впору самому планировать, где и как жить, а не в родительском доме место выбирать. Но промолчал. Первый платеж получился большой, зато банк расщедрился на низкий процент, но и он сожрал все накопления.

– Да не надо, сынок, все хорошо, – говорила мама, когда Тарас подсовывал ей половину своей повышенной стипендии, но деньги все-таки брала.

А потом шарагу, в которой Тарас учился на видеографа, лишили лицензии. И стипендии вместе с отсрочкой от армии тоже. Усатый и толстый, совершенно карикатурный прапорщик долго листал личное дело Тараса, покачал головой и отправил его на медосмотр. Оттуда на медкомиссию. Потом в больницу. Врачиха с грустными глазами усталой лошади пощупала пульс, сделала ЭКГ, поглядела сумрачно и сжалилась – дала отсрочку до следующего призыва.

– Вам, Мельников, надо бы сердечко подлечить, вес сбросить. А осенью пойдете родину защищать, – вздохнула сочувственно. – Ничего не попишешь.

Маме Тарас сказать не решился. Она и так уже истосковалась по отцу, осунулась, стала суетливой и рассеянной. Вернулся домой, бросил рюкзак в угол, включил ноут и начал искать работу.

«Ну что, солдат, куда слать письма?» – бодро поинтересовалась Кира в телеграме.

«Из окна самолетиком». – Тарас добавил стикер с уточкой в солнцезащитных очках.

«Откосил?»

«До осени отсрочка, а там отмажусь. Не печалься, старушка».

Кира посмеялась в голосовом сообщении и вышла из сети. Но смех получился нервным.

Мама гремела на кухне посудой, потом включила телик, там бубнили что-то безрадостное про войну на пограничных территориях, авиаудары, потери – про всякую жуть, от которой Тарасу стало сразу и душно, и холодно.

– Мам, выруби телик, а! – крикнул он в коридор.

– Я смотрю! – Маму почти не было слышно из-за шумящей в раковине воды.

– Тогда переключи! – Тарас подошел к окну и распахнул форточку, глотнул талого, еще морозного мартовского воздуха.

Мама недовольно звякнула крышкой из-под кастрюли, но канал переключила: голос диктора сменился на невнятное бормотание очередного сериала. Тарас прикрыл форточку и вернулся за ноут. В телеграм успело прийти сообщение от отца:

«Какие новости? Годен?»

Тарас оглянулся через плечо, будто мама могла подсмотреть. Быстро напечатал:

«Пока нет. До осени отсрочка».

«Сердце?» – тут же переспросил отец.

Порок у Тараса нашли еще на осмотре перед школой. Думали, перерастет, но как-то не перерос. Зато от ненавистной физкультуры была постоянная справка, а что сердце колет временами или пропускает пару ударов, так не страшно: посидел чуток, капелек выпил – и как новый.

– Ты старик в теле мальчика, – издевалась над ним Кира, когда он отказался подниматься по бесконечной винтовой лестнице на обзорную площадку Ярославского кремля во время школьной экскурсии.

Вспорхнула вверх, будто совсем ничего не весила, и заливисто смеялась там с пацанами из параллельного класса, а Тарас потом дулся на нее до самого вечера. Пацаны те ушли после девятого в колледжи, и Кира быстро про них забыла. А Тарас остался рядом. Даже перейдя в шарагу, продолжал встречать ее из школы. Отшучивался – мол, по привычке. А на деле – чтобы легонько обнимать у подъезда.