– Опять в шкафу копается? – с порога спросила Кира.

Так начинало вонять, только когда все дореволюционное нутро дедовского шкафа вываливалось на пол и перебиралось. Без цели и смысла. Но долго и методично.

– Давай помягче, хорошо? – скривилась мама.

Жалобные нотки исчезли из голоса. Она опаздывала и психовала. Кира видела это по дрогнувшей линии нижней губы.

– Дай поправлю.

Мама повернулась к ней, закрыла глаза. Кира осторожно вытерла размазанный уголок, взяла пуховку и припудрила маме нос, чтобы не блестел.

– Теперь хорошо.

Мама рассеянно глянула в зеркало.

– Обед на плите. Еще шарлотка в духовке, не забудь достать.

Кира скинула балетки, повесила джинсовку на крючок.

– Дедушку я кормила, таблетки дала. Теперь до вечера пусть только чай пьет.

Мама взяла плащ и наклонилась за туфлями. В уложенных темно-русых прядях проскальзывали седые волоски.

– Надо тебя покрасить.

– Ага, в субботу сделаем.

– В субботу врач с трех, – напомнила Кира.

– Ну после… – Мама поправила воротник и взялась за дверную ручку.

– А после дед до ночи не угомонится.

– Ну в воскресенье!

Кира прислонилась плечом к стене. В комнате скрипело и позвякивало, значит, дед принялся перебирать обширную коллекцию советских значков.

– А в воскресенье у меня интенсив.

Мама подняла на нее глаза – все в мелких красных прожилках.

– Значит, буду ходить седая. Закрой за мной.

И стремительно вышла, остался только слабый запах лака для волос и цветочных духов.

– Маруся! Маруся, пойди! – позвал дед из комнаты.

Маму никто, кроме него, не звал Марусей. Она сразу начинала беситься, стоило только попробовать. Говорила: меня зовут Маргарита Эдуардовна, а Маруся – девка со двора. Но деду было можно. Ему все было можно, даже загонять под диван советские значки – все эти горны, костры и звездочки с залихватским профилем Ленина, а потом требовать, чтобы Маруся доставала их и пересчитывала.

Кира кинула сумку в свою комнату, зашла на кухню и прикрыла за собой дверь. Заглянула в телефон: Тарас прислал гифку – рисованный человечек машет рукой, а в прозрачном пузе его покачивается вопросительный знак.

«Иди давай», – разрешила Кира и пошла доставать тарелки.

Тарас не стал стучать в дверь, бросил дозвон и скинул: правила тишайшей тишины он знал назубок. Кира проскользнула в коридор, в дедовской комнате еще поскрипывало, но тише. Кира щелкнула замком, Тарас ввалился в прихожую и тут же заполнил ее всю. Похожий то ли на боксера, то ли на медведя из сказки, который и на балалайке может сыграть, и теремок в два счета раздавит, он скинул кроссовки и на цыпочках двинулся к кухне. Все молча. Перескочил через скрипучий порожек, протиснулся к окну и замер, скорчив перепуганную физиономию. Кира постучала пальцем по лбу: сколько лет тебе, дурень? Вернулась на кухню и плотно прикрыла за собой дверь.

– Еще можно связывать простыни и спускать мне через окно! – восхищенно предложил Тарас, пока она раскладывала по тарелкам картошку.

– Очень смешно, – процедила Кира и вернула в сковороду особенно аппетитный кусочек. – Так смешно, что останешься голодным.

– Да ладно тебе, делов-то, – примирительно забубнил Тарас, положив ей руку между лопаток. – Главное, швабру держать подальше. И табуретку…

Кира осторожно поставила перед ним тарелку, отвернулась к раковине и дернула вентиль. По рукам потекла горячая вода. Почему-то в кухонном кране она сразу была чуть жирная, будто ею уже успели помыть пару вилок.

Две недели назад Тарас забежал в гости перед работой, дверь ему открыл дед – в спокойной фазе он вел себя почти как раньше и даже поддерживал с соседями пространные беседы про электросчетчики и газовые колонки. Только фаза эта становилась все короче. Увидев Тараса, со всей его внушительной массой и темной бородой, дед не сумел того вспомнить и ужасно перепугался: схватил швабру, оставленную мамой в углу, и ткнул изумленного гостя прямо в живот. Тарас взвыл от неожиданности. Кира бросилась на голос и чудом успела перехватить табуретку, которую дед уже занес над головой, чтобы жахнуть Тараса по спине.

– Пацан! Пацан пришел! – причитал дед, хлопая пустыми глазами. – Маруся, пацан пришел! Украдет!

Тут уже в коридор выскочил папа, не успевший лечь спать после ночной смены. Вдвоем им удалось увести деда в комнату, уложить на кровать и сунуть между зубов таблетку. Дед тут же обмяк, засопел. В его беспомощности было столько тоски, что Кира подавилась слезами, выскочила из комнаты, наскоро обулась и побежала вниз по лестнице. Тарас смог догнать ее только на улице. Ничего не сказал. Стиснул так, что хрустнуло, и зашагал рядом. Они до вечера нарезали круги по району – от Руставели к Дмитровскому, через учебный комбинат по Яблочковой и обратно. Иногда их пальцы переплетались – сначала мизинцами, потом остальными, пока ладони не соприкасались. А потом у Тараса жужжал телефон, или у Киры начинал отчаянно чесаться нос, и рукам снова приходилось начинать медленное движение навстречу друг другу. Когда Кира вернулась домой, папа уже спал, а дед сидел на диване у телевизора. Маме она ничего не рассказала, чтобы не расстраивать.

А Тарас теперь заглядывал в гости с осторожностью заправского домушника. И даже пытался шутить.

– Ты чего не ешь? – спросил Тарас, обмакивая хлеб в мясную подливку. – Вкусно нереально. Мама твоя – топчик. Хоть на ютубе кулинарный блог заводи.

Кира выключила воду, села за стол и начала ворошить вилкой картофельную кучку. Мясо направо, жареный лук налево.

– А может, правда забацать нашей Марго канал. Будет рассказывать, как готовить нормальную жрачку, а не авокадо, тосты с фалафелями.

– Сам-то давно фалафели разлюбил? – Кира наколола на вилку самый поджаристый кусочек и засунула в рот.

Тарас хохотнул, вытер бороду ладонью. Он любил строить из себя простого парня, но к барберу ходил по строжайшему расписанию, а дважды в месяц устраивал себе смузи-детоксы. Любовь к жареной картошке это, впрочем, не отменяло.

– Как на учебе?

Кира пожала плечами.

– Пока установочные лекции. Препод по истории кино роскошный. Но пришлось уйти в перерыве. Мама вызвала.

– А дед чего?

– Значки перебирает.

Тарас сморщил нос.

– Не самый худший вариант.

– Средний по зашкварности, сам знаешь.

Кира подвинула к себе тарелку Тараса и вывалила на нее забракованное мясо с луком.

– Ешь давай.

Тарас перехватил ее руку и сжал в своей лапище. Посмотрел прямо, без вечной усмешки. Глаза у него были серыми, но темнели, когда он грустил, – становились цвета сырого асфальта.