в вечной борьбе тела с лишним весом. Он не скрывал гордости за перевоплощение из тюфяка в героя былинных сказов. Любую свободную минуту он посвящал гире, штанге, гантелям. Даже в окопе рядом всегда лежали пара кирпичей или массивных камней, чтобы на досуге «рвать бицепс». Кто был не в теме и жил лишь мыслью вернуться живым домой, мысленно крутили у виска, видя, как мелькают кирпичи, наливая силой мышцы фанатично преданного спорту солдата.

Негромко переругиваясь, команда вышла к повороту дороги, откуда открылся вид на деревянную коробку лесопилки с плоской крышей. Левый бок строения укрывала немыслимых размеров рукотворная дюна из выцветших, почти белых, опилок. Справа располагался склад давно уже невостребованных пиломатериалов. Высохшие от времени доски всех форматов стройными рядами вялились под солнцем, потеряв надежду обрести хозяев. Перелесок вдоль дороги стал редким, приземистым и потерял маскировочные свойства.

— Так, падаем и осматриваемся, — скомандовал лейтенант, и все залегли, вытащили бинокли. — Мы в прямой видимости врага.

Около часа разведчики наблюдали статичную картинку, на которой ничего не менялось, даже, казалось, птицы и те, не пролетали.

— Диафильм показывают, — с сарказмом прошептал Зайцев Ивану и убрал бинокль, ему надоело однообразное созерцание, душа требовала действия. Тот осклабился, тоже отняв прибор от глаз.

Дмитрий и лейтенант, невзирая на резь в уставших глазах, продолжали созерцать. Еще минут пятнадцать безрезультатного наблюдения за пилорамой и окружающей обстановкой не выявили ни малейшего движения. Оцепенение, словно ледяные декабрьские клещи мороза, сковало природу увядающего июльского дня.

— Заяц, зачем ты здесь? — Дмитрий бросил быстрый взгляд на скучающего товарища.

— Чтобы убивать! — немедленно отозвался тот.

— Не дури, ты не в учебке, — отреагировал Дмитрий с раздражением, всматриваясь уже в до боли изученные стены лесопилки, откуда по-прежнему не пахло жизнью.

Остальные тоже навострили уши, надеясь на оригинальное продолжение спора.

— Я больше ничего не умею, так получилось, — нехотя протянул Зайцев. — Ты пофилософствовать решил перед штурмом безжизненной деревянной палатки?

Дмитрий хотел ответить, но внезапно насторожился: ему показалось, что в проеме приоткрытой железной двери лесопилки что-то блеснуло. Миллиметр за миллиметром ощупывал он линзами мощного бинокля чешуйки ржавчины квадратного металлического листа и зияющую черную пустоту за ним, но ничего подозрительного не обнаружил. Ему было странно, что за то время, что они наблюдали за строением, враг, если он и был внутри, никоим образом себя не выдал. Либо появления разведчиков ожидали и затаились, либо там никого не было. Подобное прежде случалось, когда сутками приходилось контролировать объекты, которые коварный неприятель давно оставил, улизнув в другие укрытия.

Успокаивая себя, Дмитрий мысленно вернулся к прерванному диалогу. В последнее время он не раз спрашивал себя, чем будет заниматься, когда все закончится. Ему нравились военные будни еще с тех пор, как стукнуло восемнадцать, и он по полной хлебнул из чаши жестокости в разведроте. Издевались свои с выдумкой. Ночные тренажерные залы, выкрики сержанта: «Крокодила принять!», стойки на голове во время поездки на «Урале» по ухабам, бесконечные «фанеры», «лоси», «каламбахи» — все это должно было породить в неокрепших щенятах волчьи, присущие настоящим убийцам, повадки. И они, молодые полугодки, выполняя приказ своих старших товарищей, врывались ночью в какую-нибудь пятую роту второго батальона, сокрушая все на своем пути. Нещадно били всех подряд, ломали о спины «молодых» табуретки, глумились над «дембелями», которым оставалась пара месяцев до «гражданки». Заставляли отжиматься и распевать похабные песни «стариков» под внимательными взглядами запуганных «слонов». Приятно было сознавать, завтракая в столовой или вышагивая на плацу, что никто не смеет посмотреть тебе в глаза и униженно расступается, потому что ты — разведчик, элита, местное божество. Через полгода, когда уволились «старики», Дмитрий почувствовал в себе перемены. Если раньше ему в радость было сломать пару носов распухшими от драк костяшками мощных кулаков, то, повзрослев, он вдруг охладел к ночным тренировкам на живых, оцепеневших от страха, манекенах. Хотелось проявить свои навыки в настоящем деле, стать полезным для общества. Его мечта вскоре сбылась.

В зоне боевых действий, мало, кто откровенничал, в отличие от полка, где нечем было заняться по вечерам. Дмитрий знал, что Евгений Зайцев в пятнадцатитысячном городке на окраине страны работал грузчиком в продуктовом магазине. Жека как раз без стеснения, со смехом, вываливал на слушателей свои унылые провинциальные истории. Когда в магазин привозили коробки с замороженными куриными окорочками, Заяц с грохотом бил их о цементный пол склада, который находился на первом этаже жилого дома. Если действо происходило рано утром, да еще в выходной, то прибегал жилец со второго этажа, волосатый бугай. Дело заканчивалось всегда одинаково: лицом в виде сплошного черного синяка с заплывшими глазами-щелочками, и даже сломанной челюстью. Быстрый секс с замужними продавщицами в подсобках тоже помогал скрасить унылые будни грузчика-казановы. Мужья догадывались о магазинных адюльтерах, но, памятуя о соседе со второго, предпочитали не выказывать претензии своим благоверным.

Иван Голоногих не представлял жизнь без автомобилей и работал автослесарем по специальности, которую не без труда получил в профессиональном училище. Он перечитал всю художественную литературу, где упоминались автомобили. Любимым романом стал бестселлер А.Хейли «Колеса», после чего Иван страстно возжелал увидеть Детройт, автомобильную столицу мира, посетить башню «Дженерал моторс» и музей Генри Форда, своего кумира. В армии все изменилось и любовь к машинам сменилась тягой к оружию. Он мог часами чистить автомат до блеска, научился стрелять из гранатомета и ручного пулемета. К счастью для таких как Иван, полигонов для оттачивания военного мастерства было много, и он нашел свое призвание в войне. Многочисленные, выверенные командованием, операции приносили удовлетворение. Он не роптал на судьбу, а наоборот, каждый раз мысленно благодарил ее. Все изменилось, когда Иван обрел смысл в новой для себя религии, в ожидании появления первенца. И вот тогда в двери постучал неведомый доселе страх. Как-то раз, в неожиданном порыве откровенности, он признался удивленному Дмитрию, что, если не отпустят на побывку увидеть рождение ребенка, он сбежит.

Долгожданная команда лейтенанта «Вперед!» в клочья разорвала томительное ожидание, и бойцы с готовностью встрепенулись. Пригнувшись, они выдвинулись в сторону погружавшейся в вечернюю тень пилорамы. Можно ли на войне привыкнуть к погибели, когда она так часто касается острым крылом, мажет скорбно-черным, и кажется, что ты с ней повсюду, даже в коротких прерывистых снах? Один мудрец как-то высказался: «Только палач превращает смерть в рутину». Когда лейтенант, как скошенная травинка, рухнул перед солдатами, Дмитрий на доли секунды застыл от неожиданности. Непредсказуемость конца — к этому он не смог приспособиться за годы военных действий. Часто встречал он на армейском пути законченных фаталистов, живущих