должно быть, уже направляются сюда и, что бы я ни делал, действовать нужно немедленно. Расталкивая толпу, я протискиваюсь вперед, пока не оказываюсь у одного из окон цитадели — удобный короткий путь к Враске. Я гляжу вниз — и понимаю, что совершил ошибку, когда головокружение затуманивает мои мысли. Мне всего-то нужно забраться по стене на семь этажей... и я точно знаю, как смогу это сделать без капли страха.

Краул-Гарпунщик | Иллюстрация: Kev Walker

Я достаю из сумки кокон с зомби-грибом и кладу на язык. Оболочка быстро тает. Проходит минута — и с ней уходит моя боязнь высоты. Сейчас я больше всего на свете хочу добраться до вершины Висячей цитадели. Я вылезаю в окно, ловко цепляясь руками и ногами за стену строения. Семью этажами выше я усилием воли гоню из головы мысли, которые внушает мне гриб-паразит. Хватит карабкаться.

«Выше», — шепчет мне гриб.

«Выше».

«Выше».

Слово бьется у меня в голове, словно пульс. Но сейчас мне нужно внутрь. Миновав несколько подсобных помещений, я выхожу, наконец, в атриум. Прямо перед собой я вижу спину Враски: горгона произносит вдохновенную речь для своих крунстражей, и ее волосы бешено развеваются. Одежда предводительницы гильдии украшена дюжиной разных грибов. Я ищу голодный ангел. Я замечаю золотистые зонтики на плечах, алые эльфийские колпаки на корсаже, коралловую дубинку, лохматую гриву... . и вот, следи россыпи грифоновых лап, спускающихся по шелковистому шлейфу платья, я замечаю лишь чуть-чуть выделяющуюся шляпку голодного ангела, который лич спрятал среди безвредных сородичей. Шаг за шагом я крадусь вперед. С Враской ее охрана и советники, но сейчас все их взоры обращены на собравшуюся внизу толпу. Вдруг один из советников поворачивается и замечает меня. Что-то сказав другим, он направляется в мою сторону. Мне требуется мгновение, чтобы осознать: это краул. А потом я узнаю его лицо. Это Мазирек.

— Эй, ты! — говорит он.

Я пытаюсь взять себя в руки, чтобы рассказать ему о личе, и о Боросах, и о голодном ангеле, и о заговоре против Враски, но гриб уже подавляет почти все функции мозга, не связанные с карабканьем, и все, что у меня получается — бессмысленное рычание.

«Выше».

Охранник хватает меня за руку и выворачивает ее. Мне должно быть больно от того, как он ее держит, но мне не больно.

— Убери его отсюда, — говорит Мазирек.

Охранник пихает меня вперед, но мне наконец удается собраться с мыслями. Если гриб притупил мое чувство боли, я могу использовать это себе на пользу. Я выворачиваю плечо в противоположную хватке стражника сторону, с силой дергаюсь один раз, второй — и рука выламывается из сустава. Я чувствую тупое биение в месте разрыва, но оно не беспокоит меня.

Охранник стоит и ошеломленно глядит на оставшуюся у него мою руку, а я уже бегу к Враске. Я срываю голодный ангел с ее шлейфа и глотаю, не разжевывая. Его нельзя оставлять здесь. Я не позволю Боросам запустить свои когти в Рой, когда мы только начали приходить в себя после внутренних распрей, вызванных сменой предводителя. Я бегу к окну. Смотреть вниз все еще страшно, но я делаю то, что должен сделать. Расправив крылья, я прыгаю.

Может быть, мое главное достоинство в том, что очень многие вещи я умею делать довольно неплохо.

Я неплохо могу изобразить брачный зов — достаточно, чтобы обмануть жука-голиафа.

Я неплохо умею бросаться камнями — достаточно, чтобы попасть вурму в глаз с пятидесяти шагов.

А еще я могу расправить крылья и улететь... то есть, упасть достаточно далеко от цитадели, так что Враску не смогут обвинить в резне на улице Жестянщиков.

Я корчусь в мелкой воде болота подземного города. Я не думал, что переживу падение, но похоже, что мои крылья достаточно его замедлили. Меня трясет — это не боль, но неприятное давление, словно я слишком надолго задержал дыхание. Желания карабкаться наверх больше нет. К этому моменту меня уже должна была охватить ярость голодного ангела, но, быть может, лич действительно полностью его обезвредил? Впрочем, для надежности мне все равно стоит уйти куда-нибудь подальше от горожан. Я пытаюсь хотя бы сесть, но у меня сломаны две ноги, а по всему панцирю бежит трещина. И еще кое-что со мной не так: в моем теле разрастается гриб; могучий, строгий, следящий за моими мыслями.

Я хочу пошевелить оставшейся рукой, но это больше не автоматическое движение, к которому я привык. Это похоже на совместные усилия — как когда мы с собратьями вместе оттаскивали Мать от реки в наш первый сезон разливов. Все ощущения приходят ко мне с запозданием, словно перед этим их обрабатывает и отфильтровывает сотня чужих разумов.

— Не. Спеши, — раздается голос за моей спиной. Слов он сказал еще много, но разобрал я только эти. Очередным совместным усилием я поворачиваю шею. Мышцы скорее ползут, чем двигаются.

Иллюстрация: Svetlin Velinov

Зрение расплывается: гриб разрастается за глазами и давит на них изнутри. Грибница уже пустила плодовые тела, и они закрывают мне боковой обзор. Я прикасаюсь к ним пальцами и нащупываю вогнутые шляпки с крохотными шариками в них, похожими на яйца. Гриб-гнездовик. Из-за падения разорвались все коконы вокруг образцов? Этот гриб не особенно быстрорастущий, и я начинаю задаваться вопросом, сколько времени пролежал без сознания.

— Осторожнее, — произносит голос. Я пытаюсь сфокусировать на нем взгляд и вижу черты краула.

— Рази? — называю я имя сестры, но голос мой хрипит, а когда я пытаюсь потереть друг об друга крылья, то не чувствую ни одного. В панике я дотягиваюсь до спины... но нащупываю лишь два заросших мягким грибным пушком обрубка.

— Крылья. Потерял. Упал, — из пятна, от которого исходят слова, проглядывает лицо. Проходит долгое, бесконечно долгое мгновение, но я все же узнаю его.

— Мазирек? — меня тянет к нему, и не только потому, что многие годы я относился к нему с благоговейным обожанием; нет, меня физически к нему тянет. Сейчас я гляжу на него, как на меня смотрели плесневики-носильщики, и жадно жду его приказаний.

Наверное, я все-таки не пережил падения. Но оказаться в услужении у могущественнейшего из краулов Роя — не самая плохая участь. Я изображаю на лице улыбку; я полностью подавлен и готов служить ему наилучшим возможным образом.

Этот момент, когда приходит, наконец, осознание... вот настоящий момент смерти,