На следующее утро выяснилось, что кухарка украла соль, а старый виртуоз был найден мертвым в своей комнате, с посиневшими губами и серебристым шрамом поперек горла.

Пробуждение на рассвете следующего утра оказалось резким и жестоким. Меня разбудила громкая ругань мамы и Констанцы. Их голоса преодолели весь путь от бабушкиных покоев до комнаты Йозефа, в которой я спала, – так что если уж я услышала их крики из этого дальнего угла гостиницы, значит, и все гости слышали.

– Доброе утро, Лизель! – крикнула моя сестра, когда я вышла из кухни в главный зал. Там уже собрались несколько гостей, одни для того, чтобы поесть, другие – чтобы поворчать и пожаловаться на шум. – Завтрак скоро будет готов?

В голосе Кете сквозила притворная радость, а щеки были скованы заговорщической улыбкой. За ее спиной я разглядела недовольные лица постояльцев. Если бы папа был жив, он бы сгладил все напряженные моменты, развеселив всех своей скрипкой. Точнее, если бы папа был жив и трезв. Если бы папа хоть иногда бывал трезв.

– Что все это значит? – слова мамы звучали звонко, как осколки стекла. – Посмотри на меня, Констанца. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

– А-ха-ха, – нервно захихикала я, пытаясь гармонировать с улыбкой сестры, но моя улыбка вышла еще более неловкой. – Скоро. Завтрак будет готов скоро. Мне просто… гм-м… нужно спросить маму кое о чем.

Кете смотрела на меня во все глаза, не теряя любезного выражения лица. Я сжала ладонь сестры и ловко увернулась от нее, поднимаясь вверх по лестнице в убежище дракона.

Дверь в комнату Констанцы была закрыта, но приглушить яростные крики мамы она не могла. Когда-то мама была певицей в труппе и с тех пор не утратила навыка игры на публику и знала, как превратить свой голос в силу, с которой придется считаться. Я не стала утруждать себя стуком в дверь и повернула ручку, приготовившись увидеть то, что ожидало меня в бабушкиных покоях.

Дверь не сдвинулась с места.

Нахмурившись, я потрясла ручку и попробовала снова. Дверь оставалась плотно закрытой, как будто что-то блокировало вход. Что бы это ни было, оно, казалось, подпирало нижнюю часть двери – возможно, кресло или комод. Я надавила плечом на косяк.

– Констанца? – позвала я, пытаясь настроить свой голос на такую громкость, чтобы гости меня не услышали. – Констанца, это Лизель. – Я снова постучала и надавила еще сильнее. – Мама? Впусти меня!

Казалось, женщины меня не слышали. Я навалилась на дверь с еще большей силой и вдруг почувствовала, что она слегка поддалась и с неожиданным скрежетом сдвинулась вовнутрь. Я давила все сильнее, выигрывая у невидимого противника сантиметр за сантиметром. Наконец, между дверью и косяком образовалось достаточно пространства, чтобы я смогла в него протиснуться.

Войдя, я тут же на что-то наткнулась, споткнулась об огромную кучу грязи, веток и листьев и поцарапала о них колени. Да что это, черт возьми?..

Я стояла, погрузившись чуть ли не по пояс в мягкую глинистую почву с вкраплениями осколков скал и камней. Я посмотрела наверх. Комната Констанцы была разгромлена, каждый ее угол был покрыт грязью и обломками деревьев из леса за окном. На кратчайшее мгновение я забыла, где нахожусь, и мне померещилось, что я стою не в доме, а в зимнем лесу, на земле, покрытой тонким слоем снега. Потом я моргнула, и мир вернулся к своему привычному порядку.

Это был не снег. Это была соль.

– Ты знаешь, сколько стоит соль? – кричала мама. – Знаешь, во что нам это обойдется? Как ты могла натворить такое, Констанца?

Бабушка скрестила руки на груди.

– Для защиты, – упрямо сказала она.

– Защиты? От чего? От гоблинов? – мама горько рассмеялась. – А как насчет долговой тюрьмы? Что ты можешь сделать, чтобы защитить нас от нее, Констанца?

С болью в сердце я поняла, что предыдущей ночью Констанца каким-то образом умудрилась затащить наверх из подвала мешки с солью и перевернула их, вывалив на пол несколько фунтов – запас на несколько месяцев. Это были уже не просто линии вдоль каждого порога и каждого входа, которые мы начертили вместе в последние ночи уходящего года. Бабушка высыпала соль не из предосторожности, а в виде страховки.

Мама заметила меня, стоящую возле двери.

– О, Лизель! – хрипло произнесла она. – Я не слышала, как ты вошла. – Она наклонила голову и стала что-то искать в кармане фартука. Только когда луч позднего утреннего солнца упал на ее щеку, я заметила, что она плачет.

Меня как громом ударило. Мама, которая на протяжении двадцати лет страдала от эмоционального насилия со стороны Констанцы, ни разу не плакала в присутствии детей или свекрови. Она гордилась своим умением стоически переносить перепады настроения и непредсказуемые выходки моих отца и бабушки, но этот поступок ее сломал. Она рыдала над рассыпанной солью, проливала слезы отчаяния и боли.

Я не знала, какими словами ее утешить, поэтому достала из кармана носовой платок и молча протянула его ей. Единственным звуком был жалкий плач мамы, и этот звук пугал меня куда больше, чем любой, самый яростный крик. Мама была стойкой. Находчивой. Ее беспомощность пугала больше, нежели ее рыдания.

– Спасибо, Лизель, – сказала она с заложенным носом, промокнув глаза платком. – Не знаю, что на меня нашло.

– По-моему, Кете нужна помощь с гостями внизу, мама, – спокойно сказала я.

– Да, да, конечно, – согласилась она и ушла, не в силах выдержать более ни секунды в присутствии Констанцы. Мгновение мы стояли там, бабушка и я, глядя друг на друга, на соль и на грязь на полу.

– Девчонка, – просипела она.

Я вскинула руку.

– Не хочу ничего слышать, Костанца. – Я резко отворила дверь чулана в ее комнате и грубо всучила ей ведро и тряпку. – Или ты поможешь мне все убрать, или сейчас же отправишься вниз помогать Кете готовить завтрак.

Констанца поджала губы.

– И ты отпустишь старую слабую женщину одну спускаться по этим ветхим ступеням?

– Тебя это, очевидно, не беспокоило, когда ты тащила из подвала соль, – оборвала я ее. – Приступай, Констанца, или сделай что-нибудь еще полезное. Убери это, – я схватила веник и совок и принялась подметать.

– И оставишь нас беззащитными перед Охотой?

Я с трудом подавила в себе желание схватить бабушку за плечи и встряхнуть, чтобы хоть немного наполнить ее разумом.

– Зимние дни миновали. С нами все будет хорошо.

К моему удивлению, Констанца топнула ножкой, как капризный ребенок:

– Ты что, не помнишь истории, дитя?

Честно говоря, я не помнила. Мы с Йозефом восхищались ужасными кровавыми легендами нашей бабушки о гоблинах, но именно к рассказам об Эрлькёниге я возвращалась снова и снова. Моя рука потянулась к кольцу, которое я носила на шнурке на шее. Серебряное кольцо в форме волка с глазами из драгоценных камней, одним синим, одним зеленым. Король гоблинов всегда был для меня не просто мифом – он был другом, любовником, мужчиной. Я отпустила кольцо и опустила руку.